У подножия Монмартра

Это предложение пролетает, как пушечное ядро, сокрушая все на своем пути. Несмотря на то что Мансебо был готов услышать эту фразу, он пугается так, как пугается человек хлопка открываемой им самим бутылки шампанского, хотя и ждет, когда пробка полетит к потолку. Но сейчас Мансебо боится отнюдь не шампанского. Мансебо тянет время. «Все уже произошло, она все сказала, успокойся», – пытается внушить себе Мансебо.

– Как приятно прийти в ресторан и поесть, не утруждаясь приготовлением еды, – говорит Фатима, когда к ним подходит официант.

Мансебо заказывает горячий хлеб и вгрызается в него зубами, стараясь забыть о том, что ужинает в обществе жены, и просто насладиться едой. Сделать это, однако, очень трудно. В ресторан входит толстый владелец табачного магазина. Мансебо тянется за стаканом воды и раздумывает, что сказать жене, которая сидит спиной к двери. Пакистанец пожимает табачному торговцу руку и вручает ему два пакета с заказанной едой. Мансебо не спешит с комментарием, он ждет, когда толстяк выйдет из ресторана.

– Только что заходил хозяин табачного магазина на улице Шеруа.

Фатима удивленно смотрит на мужа.

– И что с того? – произносит она после довольно долгого молчания.

– Наверное, ты бы захотела с ним поздороваться.

– С какой, спрашивается, стати? Да и как бы я захотела, если ты за каким-то дьяволом сказал мне об этом, когда он уже ушел?

Она опять выиграла, думает Мансебо и пьет воду из стакана.

– Пахнет Рождеством! – говорит Адель, садясь за стол во время ужина.

На ужин остается и Рафаэль, который принес починенный им фен Адели. Тарик рассказывает о лошади, которая на скачках бросилась бежать не в ту сторону. Все смеются.

– Это рагу с шафраном, – резко отвечает Фатима, объясняя рождественские ассоциации Адели.

Трое мужчин – Мансебо, Тарик и Рафаэль – курят не переставая.

Фатима молчит, но каждый раз, наклоняясь к столу, чтобы поставить очередное блюдо, энергично машет рукой, отгоняя от лица дым. В комнате молчит только один человек, но его глаза выразительнее всяких слов. Амир нервно смотрит на отца. Не слишком ли много он курит?

Утреннее демонстративное курение задело Амира сильнее, чем мог себе представить Мансебо. Теперь, когда гормоны юношеского максимализма улетучились из крови, Мансебо уже немного жалеет о том, что вовлек сына в эти дрязги. Только присутствие Рафаэля делает ужин терпимым. Гость немного разряжает плотную атмосферу лжи и невысказанной правды и рассеивает этот невыносимый туман. Рафаэль здесь как светлое пятно. Один его вид позволяет хотя бы дышать.

Женщины ушли поболтать на кухню. Амир продолжает во все глаза смотреть на отца. Рафаэль закуривает еще одну сигарету, а Тарик снова рассказывает всю программу прошедших скачек, чтобы подумать, кто победит на следующих.

•

Национальный праздник заканчивается, и утром наступит обычный рабочий день. Для Рафаэля это означает, что с утра он возьмется за починку старого тостера, чтобы заставить его снова жарить хлеб. Для Тарика это означает, что завтра с утра он начнет снова прибивать каблуки, а для Фатимы… Мансебо отбрасывает праздные мысли и принимается куском багета собирать в тарелке соус.

– Мансебо, ты уже моешь посуду? – спрашивает Тарик, и все смеются его шутке.

* * *

Первое, что я сделала, придя в контору, – открыла коробку, чтобы удостовериться, что она по-прежнему набита пенопластом, и ничем иным. Так оно и случилось. Никаких книг там не было и в помине.

Первая половина дня была занята тремя письмами и судьбой Юдифи. Меня поразило, с какой гордостью описывала она свои обязанности и каждодневные дела. В записях не было даже намека на жалость к себе, как не было в дневнике и роптания.

Содержание дневника – и мне пришлось это признать – было отчасти провокационным. Эта женщина не просто лечила самых ужасных чудовищ нашего времени, она делала это с известной любовью. Она объективно рассказывала о своей жизни во врачебном кабинете. Даже описывая плохие условия содержания, она никогда не возлагала вину за это на тех, кто лишил ее свободы. Теперь я лучше понимала, что больше всего приводило в бешенство месье Каро.

Звонки прекратились, и я поняла, что наступило время обеда. Я уже задержалась на четверть часа и принялась торопливо укладывать дневник в сумку, которую не отважилась оставить в конторе без присмотра. Я выбежала к лифту, сама не понимая, куда спешу.

Дверь церкви я открыла с трудом, к тому же сумка сильно оттягивала мне руку. «Я веду с собой еврейку, которая во время войны ухаживала за нацистами», – подумалось мне, когда я бегом поднималась по лестнице. Я сильно запыхалась, достигнув придела. Он сидел там и, увидев меня, не стал скрывать радости. Как обычно, мы были немногословны в начале разговора.

– Я сейчас читаю записки о Второй мировой войне; они составлены одной из тех, кто смог пережить концентрационный лагерь, – сказала я.

– Понятно, и как зовут автора?

– Этого я не помню.