У подножия Саян

— Ничего, поправится, — почти безразлично, как ей показалось, сказал Эрес и добавил виновато: — Я вот обратно еду, времени в обрез... Думал не увидимся вовсе...

К правлению подъехала почтовая машина, шофер засигналил Эресу.

— Пиши, — уже мягче сказал он и просительно посмотрел ей в глаза. — Год остался. Слышишь?

Анай-кыс только несколько раз молча кивнула головой. В ее черных глазах, устремленных на него, блестели слезы и скатывались по щекам. Эрес обеими руками сильно сжал ее плечи и легонько приподнял над ступеньками. Хотел еще что-то сказать, но шофер снова просигналил, и Эрес побежал к машине. Прежде чем сесть, оглянулся, снял шапку и помахал рукой. Машина умчалась.

Вот и все. Это было похоже на сон. Сколько ей хотелось сказать Эресу! Поделиться своими мыслями, тревогами, сомнениями. Успокоить его, утешить как-то в таком горе, но ничего не могла она, ничего не сказала ему! А у нее было столько разговора, сколько воды в Шивилиге в самое половодье. Ей так хотелось дотронуться до его руки, погладить по щеке. Но сначала ее волнение, его отчужденность или отрешенность сделали ее сдержанной, а потом... Потом осталась одна снежная пыль и удаляющаяся точка.

— Что случилось, доченька? — с тревогой спросила Антонина Николаевна, увидев перед собой Анай-кыс. — Что с тобой?

— Не со мной, мама не поднимается третий день. Приехала за вами... Антонина Николаевна.

— Да, да. Сейчас поедем, — ни о чем не спрашивая больше, засобиралась врач Тоойна, как называли ее здесь.

По лицу девушки она поняла, что надо ехать и немедленно. Вот она и готова. Передавая Анай-кыс чемодан, взяла с вешалки просторную шубу, подпоясала кушаком. Смешно было видеть ее в таком одеянии.

Уже двадцать пять лет работает в Шивилиге Антонина Николаевна. Приехала в эти края совсем молоденькой, прямо после института. Никто не верил, что она врач. А потом полюбили за легкие руки и доброе сердце. Так и осталась здесь, вышла замуж за тувинца. Свободно говорит по-тувински. Нет в селе дома, семьи, малого или старого, кто бы не обращался к врачу Тоойне, кого бы она не знала.

Мать была на ногах, возилась у очага. Достак-оол тоже был здесь. Всполошились, видно не ждали, что Анай-кыс вернется с врачом так скоро.

— Что с тобой, Шооча? — простукивая и прослушивая больную, говорила Антонина Николаевна. — Ведь мы с тобой ровесницы, правда?.. Пульс, давление — в порядке. Обязательно надо бывать на свежем воздухе, меньше жирного... Ходить, двигаться, работать по мере сил, конечно. А ты, наверно, чуть что — ложишься. Вон у тебя теперь помощница какая!

Оставив какие-то таблетки, Антонина Николаевна стала собираться. Шооча хотела, чтоб ее проводил Достак-оол, но Анай-кыс наотрез отказалась и поехала с ней сама. Антонина Николаевна все время погоняла лошадь, и все-таки, когда они подъехали к селу, на небе уже высыпали звезды.

— Как ты домой доберешься? — беспокоилась Антонина Николаевна.

— Я переночевать могу в селе, у родственников, не волнуйтесь.

Услышав это, Антонина Николаевна успокоилась, поехала медленнее.

— А что за парень у вас, не жених ли? — полушутя-полусерьезно спросила она.

— Нет, нет, что вы! Я его видеть не могу! — быстро ответила Анай-кыс. — К родителям ездит, нравится им очень, — добавила она.

— Что за люди?! Сорвали тебя с учебы... О чем они думают, чего хотят... Смотри, Анай-кыс, тебе жить, тебе и решать, дочка, — и, легко сойдя у дома с коня, протянула на прощание руку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

У коновязи — лиственничного желтого столба возле председательского дома — стоял красивый серый конь, нетерпеливо переступая ногами и кусая стальные трензеля. Красное седло было окаймлено моральим пантом, слева привязан девятиаршинный аркан из моральей шкуры с застежкой на конце из рога козленка. Серебряная уздечка и бляшки ее так светились, что по ним даже ночью можно было узнать скакуна. Проходившие мимо с завистью глядели на коня в нарядной упряжи.

— Раз председатель оседлал своего Серого — дома ему сегодня не сидеть.

— К чабанам, видно, собрался.

— Смотри-смотри, шею-то держит, как шахматная фигура, — переговаривались двое парней.

А Серый, точно услышав эти похвалы, резвился пуще. Вот над ним пролетела стая чижей. Поставив уши колышком, пытался сделать стойку на задних ногах. Старики любовались издали: «Какая кобыла родила такого красавца»...

На улице показался всадник, сидевший в седле боком, крепко держа ногу в левом стремени. У дома председателя он спешился, привязал гнедого. Сделав несколько шагов, оглянулся, посмотрел на коней оценивающе.

Его гнедой был ниже, с выступавшими ребрами, на лопатках можно ведро повесить, грива редкая. А тот — вон какой гладкий, блестит весь. «Зато выпусти их в степь, и сразу станет ясно, кто чего стоит, где конь настоящий. Мой работяга, потник на нем не успевает просыхать, на воле силу быстро набирает. Зато в седле — сразу вес теряет, что накопил», — думал про себя всадник, входя в дом.

— A-а, Дозур-оол прибыл, — обрадовался председатель. — Сейчас поедем, бригадир. Дел у нас с тобой много.

Дозур-оол, не раздеваясь, сел на табурет:

— Мороз жмет, тарга.