У подножия Саян

— Дети у них. Не успевают. Но вы правы: мы больше по санитарии смотрели. Обязательно включим в условия пункт о минимуме трудодней.

— И вы правы, детский сад-ясли надо расширить. Еще одна задача номер один. Будем строить новый, — говорил Илюшкин, провожая ее до двери.

Глядя ей вслед, он думал: «А как же ты сама, врач Тоойна, член партбюро, ветеран колхоза, мать пятерых детей, депутат райсовета, член женсовета, как же ты сама все успеваешь?!»

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда из армии вернулся Лапчар, никаких торжеств по этому случаю в их доме не устраивали.

«Ну что, вернулся, сынок?» — спросил старый Ирбижей так спокойно, будто сын его вернулся от соседей, а не прослужил три года.

Мать — другое дело. Она бегала, собирала на стол, суетилась, незаметно утирая глаза. Ирбижей всегда оставался неторопливым, спокойным. Таким же, казалось, был он и тогда, когда уезжал Лапчар в армию. Мать тогда тоже плакала: «Проводи сына хоть до Шагонара». Но Ирбижей невозмутимо сказал: «Езжай, сынок», — не шелохнулся, не встал из-за стола.

Вернувшись домой, Лапчар увидел, как постарел отец, казалось, он еще больше подсох и ссутулился. «Не такой он спокойный и невозмутимый на самом деле», — подумал Лапчар, да он и раньше знал это. Отец все прячет внутри, а для матери, для них, детей, остается всегда ровным.

— Гнедка-молнию я в колхоз отдал, — сказал старик, когда они сидели за столом и Лапчар с аппетитом поглощал горячий бульон.

— Знаю, отец, сестры писали. Правильно сделал. Конь мне не нужен.

— Ну, тогда хорошо, — остался доволен старик; продолжал: — Иные плачут от личного скота; тяжело ходить, а держат. А зачем, раз трудимся в колхозе?

Пока Лапчар служил, его родители все время пасли колхозный скот, и только прошлой осенью старый Ирбижей сдал овец, чтобы ему подыскали работу полегче. Стал сторожить школу. Разве может он усидеть без дела?!

— Оюн Херел у нас зимой помер, пошли ему господи... — сказала мать. — Эрес приезжал на похороны. Тоже должен скоро отслужить...

На пороге появилась запыхавшаяся тетушка Орустаар. Тут же начала:

— Иду по той стороне, смотрю: к вам военный заворачивает. Думаю, никак ихний сынок вернулся, по моим подсчетам так и должно. Ну-ка, посмотрю на тебя, конечно, это Лапчар! — Подошла к нему, протянула руку: — С возвращением, сынок. — Оглядела с ног до головы. — Хорош! Ну и вымахал ты! Как служилось-то там?

— Хорошо, тетушка. Как вы поживаете? Как ваше здоровье?

— Стареем мы. Сколько зим прошло, как бегала я за врачом Тоойной, когда мать твоя взялась тебя рожать. Ты на себя посмотри — какой стал. Детина! И в армии уж отслужил. Теперь-то женишься небось, да нас, стариков, пригласишь! Не то не дождусь.

— Придется поторопиться, тетушка.

А та уже побежала к матери в кухню, стараясь говорить тихо:

— У меня дома есть немного араки. Некрепкая, правда, вода. Сбегаю сейчас. — И обе женщины исчезли за дверью.

Старик Ирбижей, глядя в окно на утиравшую глаза Орустаар, произнес:

— Убивается она очень, когда ребята из армии возвращаются. Сына забыть не может. Уж сколько лет прошло, как утонул. На год старше тебя. Тоже уж отслужил бы.

Вернулись женщины, все сели за стол.

— Теперь очередь за Эресом. Тот как вернется, сразу женится, — уверенно сказала тетушка.

— Почему вы так думаете? — удивился Лапчар.

— Мхе, о хосподи, мне ли не знать. Все время письма пишет Анай-кыс.

— Говорят, к ней сватается теперь Достак-оол? — вздохнула мать. — Старики Санданы хотят породниться с ними.

— Да-а? — Лапчар потрогал маленький шрам над правой бровью.

— А ты разве ее знаешь? — тетушка протянула ему рюмку. — Живи столько, сынок, как твоя тетушка Орустаар.

— Их юрта стояла рядом с нашей одно лето. Я тогда еще не ходил в школу. Мы играли с ней в сайзанак...

— Ну, тогда ты ее знаешь, — подтвердила тетушка.

— Потом в Шагонаре в одной школе учились, в разных классах, правда. С тех пор больше не видел. Пройдет мимо — не узнаю.

Лапчар расстегнул ворот и вытер пот со лба. Ему почему-то стало жарко: то ли от выпитого чая и араки, то ли от разговора.

— Дело тут не в Анай-кыс, — начала доверительно Орустаар. — Это все ее старики надумали. Сорвали ее с учебы, а теперь собираются выдать за родственничка таргаларов. И жили-то всегда скрытно, от людей отделялись. Вот и теперь место выбрали уединенное, у самых гор, будто хищники какие. Все со скотом расстаться не могут. И ее в это дело тянут. Вот увидите, не дадут они выучиться ей, — и сокрушенно покачала головой, потом твердо добавила: — Только Анай-кыс им не дастся. Не обманет она Эреса.

— Да, да, а куда ты денешь зятя, который, говорят, у них все силу свою показывает? — спросила мать.

— Оо хосподи, собака лает, человек идет, — начала по-русски тетушка Орустаар. — Хороша девушка, что надо: красивая, умница, на работу — огонь.

— Раз Орустаар по-русски заговорила, значит, опьянела, — сказала мать.

А тетушка действительно начала покачиваться на стуле:

— О хосподи, был бы жив мой сыночек... — и заплакала.

Мать подошла к ней, погладила по плечу:

— Оставайся у нас, со мной ляжешь. Пойдем, — и, поддерживая ее под руку, увела к себе.