У подножия Саян

Анай-кыс пригубила и тут же вернула чашечку. Токпак-оол вытирал пот с улыбающегося лица:

— Ну, доченька, мы ведь не чужие, а родители Достак-оола.

— Мне к коровам надо, — сказала девушка и выскользнула из юрты.

Прислушалась — внутри молчали, точно там никого и не было. Телята были уже подле матерей. Еще немного, и те скормили бы им все молоко.

Красный диск солнца опустился на горную вершину, все вокруг предвещало непогоду или это казалось Анай-кыс. Долго она доила коров, механически делая это, думала о своем. Вышел отец за дровами. Мать пронесла ведро воды. Над юртой поднялся дым, снова стали слышны голоса. Несколько раз к ней подходил Достак-оол, пытался заговорить, но она молчала. Начала загонять овец, не торопясь, отделяла от них ягнят. Брала по одному ягненку, внимательно осматривала, не приболел ли, нет ли клещей, и переносила в отдельную кошару. Управившись с овцами, выпрямилась, прислонилась к кошаре, закинув голову. Быстро надвигались сумерки.

Облака, что недавно неслись издалека и были похожи на навьюченных верблюдов, распластались теперь по всему небу. Вот облако, похожее на раскрытую книгу, а там, сбоку, видна голова коня, вот оно расклубилось, книга изогнулась — появился всадник в форменной военной фуражке. А это что? Ах да, сабля! Сверкнула молния, и Анай-кыс показалось, что всадник взмахнул саблей и посыпались искры. Заблеяли овцы и стали собираться в кучу. А Анай-кыс не могла оторваться от этого зрелища. Опять вспыхнула молния, всадник раздвоился, раздвоилась и голова коня, и вот уже исчезла рука с саблей, едут двое, совсем рядом. Ударил гром, Анай-кыс вздрогнула: ей показалось, совсем близко зазвенели стремена всадников.

Она не заметила, что начал накрапывать дождь, с завистью смотрела на тех, двоих. Ей тоже хотелось умчаться сейчас на лихом скакуне, чтобы посвистывало в ушах.

А ее старики не знали, как угодить гостям. На следующий день закололи самого жирного барана, перегнали свежей араки из припрятанного бочонка, и все-таки гости уезжали, видно, не очень довольные.

— Что же получается, сватья, — говорил Токпак-оол, садясь на коня. — Как же нам считать, дело наше слаженное или нет?.. Мы и слова не слышали от нашей невестки. Вчера спать ушла, сегодня тоже нет ее...

— Ой, — глотнула воздух Шооча, и слова так и полились: — Да нам ли не знать нрав нашей дочери, сейчас смущается, потому и молчит, потом благодарить нас будет, вот увидите. Слово родительское — верное слово.

С отъездом Токпак-оолов Анай-кыс вздохнула свободнее. Погнала овец и осталась пасти, не хотелось возвращаться домой. Когда солнце начало палить нестерпимо, сошла с коня и, держа его за повод, села на камень.

Посеянная мной пшеница
Колышется в поле ровном,
Любовь моя далеко отсюда,
Думает, наверно, обо мне.
Посеянное мною просо
Волнуется в поле чистом,
Где любовь моя долгожданная,
Встретит ли, найдет ли меня?

Ветер относит песню девушки к соседним скалам, те множат ее на подголоски: «Встретит ли, найдет ли меня», «...Найдет ли меня», «...Меня».

Анай-кыс становится хорошо, свободно, когда она поет. Всю зиму провела в одиноком зимовье, и вот теперь перед ней широкий простор до самой горы Хайыракан, что похожа на верблюда, протянувшего шею к Улуг-Хему, чтобы напиться целительной влаги. По обе стороны реки раскинулись широкие поля, засеянные хлебом, они едва начинают зеленеть.

К вершине Хайыракана летит орел. Он мощно машет крыльями, чтобы набрать высоту, но вершина еще далеко. Орел продолжает работать крыльями, и вершина остается под ним. «Набрать высоту трудно, — думает Анай-кыс, — и орлу, и человеку».

Прошло несколько дней, Шооча молчала, разговора о гостях, о Достак-ооле не вела. Анай-кыс радовалась: были гости и уехали. «Поняли, наверно, наконец», — думала она. Вернувшийся из села отец объявил, что пора переезжать на чайлаг. Семья начала готовиться к очередной кочевке. «Опять мешки, волы...» — досадовала Анай-кыс. Но к вечеру подъехала грузовая машина, от радиатора валил пар, как от разгоряченного коня. Из кабины вышел Достак-оол. По-хозяйски осмотрел машину, пнул ногой облысевшие шины. «Как вы тут?» — спросил он и уверенно вошел в юрту.

На этот раз перекочевка не доставила хлопот, не пришлось навьючивать животных, делиться, кому сопровождать скот, кому ехать с грузом. Когда Анай-кыс проснулась на следующее утро, не было уже ни коров, ни овец, ни Достак-оола. Шофер с отцом быстро разобрали юрту и погрузили на машину.

Не знала Анай-кыс, что Достак-оол гонит их скот вверх по Сенеку. Это уже не что иное, как право и обязанность зятя...