У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Не ради алчности, но ради полноты жизни, с открытым сердцем и удивленным взглядом приходят к природе герои Лаури, и природа к ним щедра, а стихии милостивы. Так они постигают великое таинство вселенной, когда все мироздание, от малой птахи до сонма созвездий, сливается с человеком и в человеке на вечных путях бытия.

Повесть проникнута истинным демократизмом, характерным для Лаури, и восторженным благоговением перед чудом жизни и мира. Гармонию жизни венчает любовь, высший для Лаури синтез земного и духовного. Когда в повести автор пишет о любви, связующей двоих, его стиль обретает завораживающую силу «Песни Песней», и жена канадского музыканта перевоплощается в легендарную Суламифь, ибо снова, как в давние библейские времена, мужчина смотрит на свою возлюбленную и ему открываются «глубины и течения женской души, ее нежность, ее сострадание, ее способность к радости и восторгу, ее печаль, веселье и сила женщины, и ее красота…».

Для персонажей Лаури любовь источник мужества в жизненных невзгодах и залог спасения. Но спасает она лишь тех, кто способен возвыситься душой до ее суровых обязательств. Консул малодушно бежит от любви Ивонны, от своей любви к ней и гибнет. Герои повести, напротив, находят в своем чувстве веру, стойкость и силу. Рассказы «Неустрашимый кораблик» и «Джин и златоцвет» этюды все о том же: о любви, равной человеку, возвышающей его над прозой меркантильного деляческого существования и питающей бескорыстие и жалость ко всему живому.

Главное действующее лицо в новеллах «Джин и златоцвет» и «Странное утешение, даруемое профессией», писатель Сигбьерн Уилдернесс, — фигура в каких-то моментах автобиографическая. Писатель предполагал ввести этот персонаж во все части эпопеи «Путешествие, которое длится вечно». Очевидно, Сигбьерн должен был как-то комментировать изображаемое, то есть взять на себя функции хора античной трагедии — функции, переданные в романе Ляруэлю.

Замысел остался невоплощенным, но, как можно судить по рассказу «Странное утешение…», Уилдернесс вполне подошел бы на роль комментатора. Ведь вся новелла, по существу, скорбный мартиролог писателей и поэтов, загубленных в свое время «обстоятельствами», а вернее, жестокосердием буржуа, глухих к прекрасному и к жизненной трагедии творцов прекрасного. Сигбьерн размышляет об их печальной судьбе, соотнося с ней свою собственную.

Подобно Уилдернессу, Малькольм Лаури не видел причин предаваться благодушному оптимизму, наблюдая за тем, что происходит в мире. То, что он наблюдал, его скорее ужасало. Но он видел не только страшное. Он писал о мерзостях, не забывая о величии человека. Он доверял истории.

Эпопею о мытарствах человеческой души в земном аду он хотел завершить на высокой, чистой ноте «Лесной тропы к роднику».

Он знал, что прозрачные родники не пересыхают: их питает земля.

«Могла бы душа, омытая там, очиститься от скверны или утолить свою жажду?» — вопрошал Джеффри Фермин из своего ада.

Да, утверждает Малькольм Лаури своими книгами. Да. Могла бы.

У подножия вулкана (Пер. с англ. В. Хинкиса)

Моей жене Марджери

В мире много сил великих, но сильнее человека нет в природе ничего. Мчится он, непобедимый, по волнам седого моря, сквозь ревущий ураган. Плугом взрывает он борозды вместе с работницей-лошадью, вечно терзая Праматери неутомимо рождающей лоно богини Земли.

Зверя хищного в дубраве, быстрых птиц и рыб, свободных обитательниц морей, силой мысли побеждая, уловляет он, раскинув им невидимую сеть. Горного зверя и дикого порабощает он хитростью, и на коня густогривого, и на быка непокорного он возлагает ярмо.

Создал речь и вольной мыслью овладел, подобный ветру, и законы начертал. И нашел приют под кровлей от губительных морозов, бурь осенних и дождей. Злой недуг он побеждает и грядущее предвидит, многомудрый человек. Только не спасется, только не избегнет смерти никогда.

Софокл, «Антигона»[1]