У порога

— Там была не просто видеозапись хорошего качества, где отчетливо видны все сопровождающие обоих иерархов лица, но еще и звуковое сопровождение всего этого богомерзкого сборища, с верноподданническими высказываниями Патриарха в адрес Франциска, — пригорюнился митрополит.

— Замечательно! — просиял Афанасьев. — Считай, дело сделано! А ты чего такой невеселый?! — заметил он скорбь на лице Евфимия. — Ведь все же хорошо! Доказательств — туева хуча! Так что, белиц твоих можно и не позорить, выставляя с признаниями перед белым светом! Радоваться надо, а ты, ровно с бодуна! — продолжал радостно неистовствовать диктатор.

— У меня нет повода праздновать победу по этому поводу, — кротко заявил митрополит, зажав в кулаке свою бороду. — Посуди сам. Имея на руках такое доказательство против Первосвященника, мы вынуждены будем предать его огласке. А теперь подумай и взвесь на весах, послужит ли разоблачение патриарха умалению авторитета Церкви, и так не слишком высокого? И ты сам знаешь на это ответ. Послужит. И еще как! Если уж за самим Святейшим Патриархом тянутся такие прегрешение, как вероотступничество, то, как мы — простые пастыри, можем после этого, что-то требовать от паствы? Как нам увещевать, прещать22, усмирять и наставлять её на путь истины?! Ты подумал об этом? И как объяснить раскол в самом сердце православия?! — последнюю фразу старик не произнес, а простонал, будто лежа на смертном одре.

Однако ж, все его стенания не произвели на Афанасьева ровно никакого впечатления. Он как сидел твердо на своем седалище, так и продолжал уверенно сидеть, даже не шелохнувшись, чем немало удивил служителя культа Христова.

— В твоих словах, отче, много пафоса, но мало логики, — спокойно возразил диктатор на опасения церковника. — Или у вас там, в семинарии не преподавали сей предмет?

— Глаголь, — буркнул Местоблюститель, хмуро шевеля бровями.

— Ты, отче, уж не знаю почему, но очень плохо думаешь, о своей пастве и это тебя никак не красит, — начал откровенничать Верховный, прямо глядя в глаза митрополиту. — Ты считаешь, что люди, слепы и глухи ко всему происходящему, и только живы от той манны небесной, что вы ему преподносите в своих проповедях? Нет уж, дудки. Это сто с лишним лет назад можно было утаить от народа неудобную для вас информацию о вашей подлинной жизни. А сейчас время не то. В одном месте шептуна пустишь, а с противоположного конца уж морщатся. Ты думаешь знакомые с новыми информационными технологиями люди не видят всей этой мерзости?! Да, загляни в интернет! Ты мне тут сейчас хвалился своими секретными службами, а они тебе докладывали, почему количество верующих резко пошло на спад после 90-х? А все потому, что все ваше гугно всплыло наружу, — жестоко принялся обличать диктатор служителей Церкви.

— То суща лжа и напраслина! — возвысил голос Евфимий. — Наоборот, количество прихожан токмо увеличилось, и я тебе о том говорил пять минут назад.

— Никакая не напраслина! — в свою очередь набычился Афанасьев, не любивший оставлять последнее слово в споре своему противнику. — Да, говорил, что увеличилось, но с какого времени?! Не с того ли, как мы пришли к власти?! Твои ведь слова. А все почему?! Да потому, что мы не стали прятать обгаженные портки, а пошли да и замочили их в хлорке! Нам это пошло только на пользу, и вам пойдет. И люди к вам потянулись не просто так, от безысходности какой, а потому, что вы отстранили святотатца от престола патриаршего и начали против него вести следствие.

— Премного злы и беспощадны словеса твои, но и справедливы вельми, — опять нахохлился митрополит. — Про портки, измаранные, это ты метко выразился, — с явной неохотой признался Евфимий, — да, вот только я опасаюсь, что в процессе стирки мы выплеснем и ребенка вместе с грязной водой.

— Ну, ты даешь, отче! — хохотнул Афанасьев. — Кто же стирает портки вместе с ребенком?! Ты с него их сначала сними, да откинь пока куда подальше. А уж, когда он очутится у тебя в руках голеньким и плачущим от унижения, неудобства и холода, тут-то и окунай его в лохань! Понял ли аллегорию?

— Как не понять? — пожал плечами митрополит. — Предлагаешь перед помывкой выставить голый срам на всеобщее обозрение?

— Сам ведь знаешь, что любое очищение подразумевает под собой и срам, и стыд, и покаяние. Без этого никак уж не обойтись, — развел руками Валерий Васильевич. — Кстати, — спохватился он, — если уж мы заговорили о стыде и сраме, что там случилось на самом деле с прежним Патриархом, как там бишь его, Алексием, вроде бы?

— Следствием был установлен несчастный случай, — вновь неопределенно пожал плечами Палий.

— Ну да, ну да, — саркастически покивал головой Афанасьев. — В таком разе, разреши-ка мне в твоем присутствии сделать один звоночек?

— Звони, — милостиво разрешил священник. — Извини, я бы отошел в сторонку, да некуда — обвел он рукой невеликое помещеньице.