У порога

— Шухло! Сучий потрох! Христопродавец! Пёс еси, кал еси! Каиново семя! Срамник гугнявый! Выблядок окаянный! Иуда, за сколь продал нас?! — раздавалось со всех сторон. И это были еще самые ласковые и безобидные эпитеты. Иные упоминать здесь было бы уж совсем срамно даже для начинающего писателя.

Местоблюститель уже не только тряс изо всех сил колокольчиком, но уже и вовсю стучал посохом по мраморным полам, безуспешно пытаясь хоть как-то угомонить разбушевавшихся клириков и прихожан. Он уже отчаялся вернуть тишину и порядок, но тут ему нежданно-негаданно пришел на помощь архидиакон Андрей Мазур — главный бас Русской Православной Церкви, престарелый (старинушке шел 94-й год) и больной на ноги, приведенный в Храм под руки своими учениками. Видя, что разбирательство готово вот-вот превратиться в банальное избиение, воз можно и со смертельным исходом, он, до предела напрягая свои легкие, гаркнул так, что ветерок спрессованного воздуха побежал по Храму, а некоторые из зажженных свечей не только заколебались, но и потухли:

— А, н-у, т-и-х-а! — трубным, как у слона голосом проревел он во всю мощь. — Т-и-х-а, я-а, с-к-а-з-а-л!

Как бы это не показалось странным, но возглас, произнесенный им во всю мощь диафрагмы, не только был услышан во всех уголках Храма, но и произвел на неуправляемую толпу чудодейственное впечатление, заставив разбушевавшихся людей разом примолкнуть и вернуться к реальности. Умаявшийся звенеть в колокольчик митрополит Евфимий с благодарностью посмотрел на престарелого клирика. А тот, вложивший слишком много сил в свой громогласный призыв, бессильно опустился на лавку, бережно поддерживаемый руками доброхотов. Волна цунами, готовая покончить с ненавистным отступником, на самом своем пике замерла, а затем глухо и озлобленно ворча начала медленно отступать. На протяжении всей бури, застывший, как монумент, посвященный саму себе, Агафанкел, вдруг встрепенулся и бросил мельком взгляд на Местоблюстителя, который и в этот раз подал утвердительный знак незаметным наклоном головы.

— Следственная комиссия, в моем лице, — продолжил архимандрит, как ни в чем не бывало, — полагает, что представленных Поместному Собору доказательств с избытком хватает, чтобы начать процедуру голосования по низложению и расстрижению Патриарха Нафанаила. Всем делегатам от клира, монашествующей братии и мирянам, были розданы бюллетени для тайного голосования…

Далее Агафанкел пустился в объяснения, где и каким способом предстоит голосование. Дилемма в бюллетени была обозначена только одна: низложение и прощение. Требовалось всего лишь поставить галочку напротив одного из ответов. У левого крылоса26 стояли три зашторенные кабинки для волеизъявления. Цвет драпировки каждой из кабин соответствовал сословию голосующих: черная — для монашествующих, белая — для клириков, красная — для мирян. Прозрачную урну для голосования, поставили прямо перед столом Президиума, дабы высшие церковные иерархи могли наблюдать за ходом мероприятия, не вставая с мест. Выпустив пар негодования, разношерстная толпа священнослужителей и прихожан вновь приобрела черты законопослушания и благолепия. Встав со своих мест, люди выстроились в три вереницы, соответственно своему званию и положению. Процесс проходил довольно споро. Никаких заминок и эксцессов не происходило. Афанасьев, как лицо, приглашенное в качестве гостя, бюллетеня не имел, поэтому всё время, отпущенное на голосование, посвятил разглядыванию незнакомых фигур и угадыванию, кто и как проголосует, исходя из мимики их лиц. Пока, он, сидя на жесткой лавке, наблюдал за быстро текущими людскими потоками, к нему незаметно подошел митрополит Евфимий.

— Ты, сыне мой, наверное, желаешь вопросить меня о чем-то? — тихо и ласково обратился он к Валерию Васильевичу.

— Да, — начал подниматься с лавки Афанасьев, чуя, что не гоже сидеть, когда пред тобой стоит Местоблюститель одной из основных поместных церквей.

— Знаю, — кивнул тот, и положил ему руку на плечо, не давая встать в полный рост. — Думаешь, почему я не дал тебе слова для обличения Нафанаила в еще более тяжких преступлениях?

— Да, — опять коротко ответил диктатор.

— В каждом единоборстве нужно соизмерять силу удара. Достаточно ли одного нокаутирующего удара для повержения соперника оземь или надобно продолжать его бить, пока он не умрет?

— Но разве недобитый враг не представляет еще бо́льшую опасность? — попробовал возразить Афанасьев, глядя снизу вверх на возвышающегося над ним священника.

— Подумай хорошенько, что бы могло произойти, если бы и ты подключился к обвинениям? И так стоило больших трудов успокоить народный гнев. В противном же случае, обязательно бы пролилась кровь. А я не хочу крови, тем более в доме Господнем.

— Тогда преступление останется ненаказанным, — продолжал упрямиться Верховный уже из чисто принципиальных соображений.