У последней черты (СИ)

Поэтому он теперь выложит на стол все свои рычаги с аргументами и будет прессовать чурбанчика по полной. И если тот не выдержит и начнёт истерить, то этот пресс будет переложен на меня. Так и будет, сто про…

Или, в зависимости от того, что там у него за компра, Назар может требовать моего устранения. Или требовать ничего не будет, а сам попытается меня устранить.

— Ладно, — говорит Чурбанов, глубоко вздыхает и поднимается с кресла. — Надо ехать.

— Юрий Михайлович, давайте решим проблему этого… персонажа. Однозначно, это в наших силах. Поверьте, мы сможем его прижать, выпотрошить, и вы при этом окажетесь не под ударом.

— Ну-ну, мне сейчас вот с этой хернёй, — он обводит рукой вокруг, подразумевая события сегодняшнего вечера, — разбираться… Ладно, Егор. Я подумаю, что можно сделать. Тебе пока резкие движения совершать запрещаю.

— Я-то не буду, а он будет. Вы же знаете таких, он будет миллиметр за миллиметром отгрызать то, что ему не принадлежит. Будет откусывать, пока не сожрёт полностью. Вы это ещё не почувствовали? Утром уже начнёт давить, чтобы вы его жопу прикрыли, если машины с ним свяжут и притянут к сегодняшним происшествиям. Опять же по мне, будет жать, жать, жать, пока вы не сломаетесь.

— Так, ты сам, по-моему, жать хочешь, чтобы я сломался, но только в твоих руках.

— Нет, Юрий Михайлович, разница колоссальная. Я с вами заодно, я ваш соратник, я ваш солдат. А он ваш враг и хочет из вас вытянуть все питательные соки, а потом выбросить высосанную шкурку.

— Все вы так говорите, — качает он головой и идёт к выходу. — Всё, Егор.

Зашибись, поговорили. Лимончик сука, но трогать его нельзя. Класс! Ну, это мы ещё посмотрим, конечно. Если он не оставит выбора… нет, не так, если представится возможность, я его урою, безо всяких сомнений и угрызений. При Брежневе Чурбанов по-любому усидит, пусть хоть на виду у всех ходит и прохожих шашкой рубит. Так что, какой бы там не был компромат… Или что там у него?

Я выхожу из каминного зала вслед за Чурбановым и спускаюсь к Злобину с компанией.

— Ну, у тебя минутка, конечно, не слишком быстрая, — качает он головой. — Садись, сейчас попросим официанта подогреть тебе.

О! Пожарская котлета в самой хрустящей корочке из сухариков во всей Москве, а то и Союзе.

— Не надо греть…

М-м-м… Пять минут на расправу хватит? Нам, настоящим гурманам хватает и меньшего времени. Котлета исчезает внутри меня в один миг. Как говорится, на глазах у изумлённой публики. Они даже ойкнуть не успевают. А у меня вместо сытости остаётся восхитительное обволакивающее грибное послевкусие и воспоминание о нежном хрусте маленьких хлебных кубиков.

— Робин Бобин Барабек, — восхищённо выдыхает Ева, — слопал сорок человек…

— Русская литература — это сила, — киваю я. — На любой случай вы найдёте в ней глубокие, поучительные и благонамеренные мысли. А вы мне одну что ли котлетку заказали всего?

— Мы пришли к общему мнению, что ты пошутил, — хватается за голову Ева. — Да ему же надо было ещё штук пять брать. Ну, давайте ещё закажем, — предлагает она.

— Не закажем, — отвечает Толик. — Кухня уже не принимает заказы.

— Тем более, там сейчас полный ахтунг, — киваю я.

— Что за ахтунг? — интересуется Де Ниро.

— Бандюки разборку устроили и запороли весь грибной соус.

Толик замирает, ожидая подробностей, но никаких подробностей не следует.

— Ну что, — говорит Злобин, — тогда давайте поедем дальше, а то мы тут уже подустали сидеть.

— А как вам разговоры о гареме, кстати, понравились? Кто-нибудь из вас вообще-то читал книгу, о которой шла речь? — спрашиваю я, поглядывая на пустую тарелку.

Такое чувство, что после этой котлеты есть ещё сильнее захотелось. Только раздразнил, возбудил и всё такое прочее…

— Ну-у-у… — улыбается Ева, — эротики там было не больше, чем в стихах о комсомоле.

— Ох, Ева, — качаю я головой, — вот это было обидно, да, Анатоль? Человек старался, между прочим…

— Не-е-е-т! — хохочет она. — Анатолий нам прочёл несколько кусочков. Это вообще не про секс. Ты ошибся!

— Ева, ты не понимаешь! Это и есть советский секс! Ой, я забыл, мы на «ты» или на «вы»?

— На «ты», конечно, — улыбается она.

Приятная улыбка, красивая, открытая, а вот в глазах ещё не улёгшаяся тревога. Я перевожу взгляд от её губ, наверняка мягких и тёплых, ниже и… останавливаю на груди. Не на самой груди, а на небольшой броши, прицепленной к лацкану жакета. Ого…

Это же французская лилия, с несколькими бриллиантами. О ней говорил Злобин, ну, что Ева, кроме книги купила и брошь. А я уточнил, не та ли это брошь, что в ноябре была украдена у вдовы Алексея Толстого… Интересно… И, всё-таки, что это за книга-то из-за которой бросают в застенки КГБ? Книга мёртвых? Или наоборот…

— Так, всё идём, ребята, — командует Злобин, вставая из-за стола. — Хватит здесь сидеть.

— Егор у нас голодным остался! — восклицает Ева, сочувственно глядя на меня.

— А мы его чебуреками накормим! — со знанием дела заявляет Толик. — Здесь же прямо на улице Герцена, буквально через пару домов неплохая чебуречная. Они ещё открыты.

— Это там где магазин «Фрукты»? — спрашивает Злобин.

— Да, там.