У последней границы

Он испустил клич тундры. Мужчины, женщины и дети бросились ему навстречу. Барабанный бой прекратился, барабанщики тоже вскочили на ноги. Толпа нахлынула. Раздался пронзительный хор голосов, смеха, детского визга - хаос восторга. Алан пожимал руки - крепкие, большие, темные руки мужчин, маленькие, более мягкие руки женщин, он поднимал в воздух детей, дружески хлопал по плечу стариков и говорил, говорил, говорил. Хотя вокруг него было с полсотни людей, он каждого безошибочно называл по имени. Все они были его народом. Прежнее чувство гордости проснулось в Алане. Они любили его, и теперь они окружили его подобно членам одной большой семьи. Он дважды, трижды пожимал руки одним и тем же, брал тех же детей из рук матерей. Алан выкрикивал приветствия и шутки с увлечением, которое несколько минут назад не выливалось бы так бурно, - из-за сознания присутствия Мэри Стэндиш. Внезапно он увидел ее в дверях своего дома под китайскими фонариками. Рядом с ней стоял Соквэнна - сгорбленный старик, похожий на колдуна. В одно мгновение Соквэнна исчез в доме, и оттуда раздался бой барабана. Как только толпа собралась, бой барабана замолк. Барабанщики опять полукругом уселись на корточки; снова стал взвиваться в небо фейерверк. Собрались танцоры. Ракеты шипели в воздухе; взрывались римские свечи. Из открытой двери дома послышались звуки граммофона. Они предназначались исключительно для Алана; он один мог понять их. Граммофон играл "Джонни возвращается домой".

Мэри Стэндиш стояла одна и не шевелилась. Она улыбалась Алану. Это не была та Мэри Стэндиш, которую он знал на пароходе. Страх, бледность лица, напряжение, подавленность, - одним словом, все, что составляло, казалось, часть ее, все это исчезло. Жизнь ярко горела в девушке; но не в голосе и не в движениях проявлялась она. Перемена выражалась в блеске глаз, ярком румянце щек, во всей ее стройной фигуре. Она ждала Алана. В его голове промелькнула мысль, что за те недели, что прошли со времени их разлуки, она забыла прошлую жизнь и тот призрак, который заставил ее броситься в море.

- Великолепно, - сказала она, когда Алан подошел к ней. Ее голос слегка дрожал. - Я не предполагала даже, как страстно жаждали они вашего возвращения. Это должно быть большое счастье - заслужить такую любовь.

- Спасибо вам за то, что сделали вы, - ответил Алан. - Смит мне все рассказал. У вас было много хлопот, не правда ли? Ведь вас вдохновляла только надежда "обратить" такого язычника, как я? - Он указал на полдюжины флагов, развешанных над его домом. - Они очень красивы.

- Никаких хлопот. Я надеюсь во всяком случае, что вам это не претит. Было так весело все устраивать.

Алан старался, как бы случайно, смотреть в сторону. Ему казалось, что он может ответить только одно, и его долг сказать ей, спокойно и без возбуждения, все, что накопилось у него на душе. Он заговорил:

- Да, мне это претит. Мне это так неприятно, что я не отдал бы случившегося за все золото этих гор. Я жалею о том, что произошло в роще, но и этого я бы не вернул теперь. Я рад видеть вас живой и рад видеть вас здесь. Но чего-то мне не хватает. Вы знаете чего. Вы должны рассказать мне о себе. Теперь - это ваша обязанность.

Мэри Стэндиш коснулась его руки.

- Обождите до завтра. Пожалуйста, обождите.

- А завтра?

- Завтра можете спрашивать, о чем хотите, и прогнать меня, если я окажусь недостойной. Но сегодня не надо. Все это так хорошо... Вы... ваши люди... их радость...

Алану пришлось наклониться, чтобы услышать ее слова среди шума и треска ракет и хлопушек. Мэри Стэндиш указала на строение, находившееся за его домом.

- Я живу вместе с Киок и Ноадлюк. Они меня приютили. - Потом она быстро прибавила: - Я не думаю, однако, чтобы вы любили этих людей больше моего, Алан Холт!

Ноадлюк подходила к ним. Мэри Стэндиш отошла в сторону. Лицо Алана не выразило разочарования, и он не пытался удержать ее.

- Ваши люди ожидают вас, - сказала Мэри Стэндиш. - Позже, если вы меня пригласите, я буду танцевать с вами под музыку барабанов.

Алан следил за ней, когда она пошла с Ноадлюк, и она, оглянувшись, улыбнулась ему; в ее лице было что-то такое, что заставило быстрее забиться его сердце. На пароходе она чего-то боялась; но завтрашний день не страшил ее. Мысль об этом дне, о тех вопросах, которые он может задать, не пугала ее.

И радость, которую Алан упорно гнал от себя, восторжествовала, нахлынув в его душу внезапным потоком. Ее глаза, казалось, обещали, что счастье, о котором он мечтал в течение многих недель мук и страданий, придет. Возможно, что за время своей поездки по тундре этой ночью она поняла, что означали для него эти недели. О них он, конечно, никогда не сможет рассказать ей. А то, что она сообщит ему завтра, ничего в конце концов не изменит. Мэри Стэндиш жива, и он не может опять расстаться с ней.