У последней границы

— И тогда я поверила. Я поняла по этому письму, что вы единственный человек в мире, который поможет мне, защитит меня, если я к нему приду. Но теперь во мне уже нет той решимости, и когда я кончу, то вы, вероятно, прогоните меня…

Алан снова увидел слезы в широко раскрытых глазах, слезы, которых девушка не пыталась скрыть. Но вдруг она улыбнулась так, как ни одна женщина никогда прежде не улыбалась ему. Несмотря на ее слезы, казалось, что ее охватила гордость, вознесшая ее выше всякого смущения. Воля, смелость и женственность рассеяли темные тучи подозрений и страха, накопившиеся в душе Алана. Он пытался заговорить, но язык плохо повиновался ему.

— Вы пришли… потому что знали, что я люблю вас… А вы?..

— С самого начала вы внушили мне большую веру в вас, Алан Холт.

— Это должно быть что-то большее, должны были быть другие причины, — настаивал он.

— Их две, — произнесла Мэри Стэндиш, и слезы исчезли из ее глаз, а щеки покрылись ярким румянцем.

— И это?..

— Одну вы не должны знать. Другая, если я вам скажу, заставит вас презирать меня. Я в этом уверена.

— Это имеет какое-нибудь отношение к Джону Грэйхаму?

Она склонила голову.

— Да, к Джону Грэйхаму.

В первый раз длинные ресницы скрыли от Алана ее глаза. В первое мгновение ему показалось, что решимость девушки исчезла. Она стояла, подавленная последним вопросом Алана. И все же ее лицо не только не побледнело, но даже загорелось еще ярче. Когда она опять подняла глаза, в них светился огонек.

— К Джону Грэйхаму, — повторила Мэри Стэндиш, — человеку, которого вы ненавидите и хотите убить.

Алан медленно направился к двери.

— Я сейчас же после обеда еду осматривать стада. А вы — желанная гостья здесь.

Он на одно мгновение остановился в дверях, заметив, как прерывисто вырывается дыхание из ее груди и что в ее глазах засветилось что-то новое.

— Благодарю вас, Алан Холт, — тихо произнесла она. — Благодарю вас!

Внезапно с губ девушки сорвалось легкое восклицание, которое заставило Алана остановиться. Казалось, она наконец перестала владеть собой. Алан обернулся, и несколько секунд они молча стояли друг перед другом.

— Я очень жалею. Очень жалею о том, что я таким тоном говорила с вами в ту ночь на «Номе». Я обвиняла вас в грубости, несправедливости и даже во многом еще похуже этого. Мне хотелось бы взять свои слова назад. Вы — исключительный, чистый, прекрасный человек. Вы готовы уйти и говорите, что я желанная гостья здесь, зная, что я запятнала свое имя связью с человеком, причинившим вам столько зла! И я не хочу, чтобы вы уходили. Вы заставили меня пожелать рассказать вам, кто я и почему я пришла сюда. И я надеюсь, что, выслушав меня, вы отнесетесь ко мне так великодушно, как только сможете.

Глава XVIII

Алану казалось, что в одно мгновение во всем мире произошла какая-то внезапная перемена. В доме царила тишина. Слышно было только дыхание девушки, походившее на заглушенное рыдание, когда он, повернувшись к окну, стал глядеть на тундру, залитую золотистым сиянием солнца. Он услышал голос Тотока, звавшего Киок к оленьему загону, и веселый смех Киок, отвечавшей ему. Серогрудый дрозд опустился на крышу дома Соквэнны и запел. Казалось, что все это доносилось до них с целью избавить от замешательства и напомнить о красоте и величии неумирающей жизни.

Мэри Стэндиш отвернулась от окна и стала лицом к Алану. Ее глаза сияли.

— Каждый день дрозд прилетает и поет на крыше нашего дома, — заметила она.

— Это, вероятно, потому, что вы здесь, — шутя ответил он.

Она серьезно посмотрела на него.

— Я думала об этом. Знаете, я верю во многое, во что другие не верят. Я, например, думаю, что нет ничего прекраснее души и пения птицы. Я уверена, что даже на смертном одре я хотела бы, чтобы около меня пела птичка. Чувство безнадежности не может стать таким глубоким, чтобы его не могло разогнать пение птиц.

Алан кивнул головой и напряженно искал ответ на слова девушки. Он чувствовал себя неловко. Мэри Стэндиш закрыла дверь, которую он оставил приоткрытой, и жестом пригласила его снова занять стул, с которого он поднялся несколько минут тому назад. Она села первая, задумчиво и несколько смущенно улыбнулась ему и заговорила:

— Я была очень глупа. То, что я вам сейчас скажу, следовало сказать на «Номе». Но я боялась. Теперь я не боюсь, но мне стыдно, ужасно стыдно открыть вам правду. И все же я не жалею, что так случилось, так как иначе я не явилась бы сюда. А все это — и ваша страна, и ваш народ, и вы, — значило для меня многое. Вы поймете, когда я открою вам все как есть.

— Нет. Этого я не хочу, — почти грубо прервал он. — Я вовсе не хочу, чтобы вы так ставили вопрос. Если я могу вам чем-нибудь помочь, если вы хотите рассказать мне все, как другу, тогда другое дело. Я не хочу никаких признаний, — это было бы равносильно тому, что не доверять вам.

— А вы мне верите?

— Да. Настолько верю, что солнце потемнело бы для меня, если бы я опять потерял вас, как однажды уже думал, что потерял.

— О, вы действительно так думаете?