У пределов мрака

Макинтайр оказался великолепным собутыльником. Он шутил, смеялся, старательно избегал говорить о войне и заказывал одну бутылку шампанского за другой.

Выбрав минуту, Эксхем небрежно упомянул имя Рофферти. К этому моменту Макинтайр, выпивший, вероятно, больше, чем мог усвоить, сидел с блестящим красным лицом и слезившимися выпученными глазами. Он пробормотал заплетающимся языком:

— Этот мерзавец… Он не сможет ничего рассказать о Ватерлоо, потому что в это время сражался в Лондоне… Что поделаешь… Когда ты вот-вот станешь родственником Веллингтона…

— Вы имеете в виду Маргарет Грирсон? — с трудом произнес Эксхем.

Полковник кивнул.

— Я надеялся, что он достойно скончается от французской пули, но герцог решил иначе, срочно отправив его в Лондон.

Очевидно, в этот момент полковник понял, что сказал больше, чем следует.

Он отодвинул стакан и проворчал:

— Не расспрашивайте меня больше, Эксхем… Эти чертовы французы, когда они не могут свалить нас пулей, отравляют нам мозги и язык своим проклятым шампанским!

Джон сделал незаметный знак мсье Гастону, державшемуся поблизости.

— Мсье Гастон, коньяк «Наполеон» урожая 1806 года!

Макинтайр вытаращил глаза.

— Неужели такой коньяк существует на самом деле?

— Через секунду вы увидите его перед собой, сэр.

— Вы действительно фантастически богаты, Эксхем?

— Мне не приходится жить в стесненных обстоятельствах, сэр.

Полковник нахмурился.

— Не знаю, могу ли я принять… — буркнул он.

Тем не менее, когда мсье Гастон налил драгоценный янтарный напиток в хрустальный бокал, он не смог устоять перед соблазном.

— Кровь богов! — пробормотал он. — Почему я не бедный шотландец, которому даже не выплачивают регулярно его зарплату, но который может каждый день утолять жажду настоящим нектаром!

Большая доза шампанского, за которым последовал коньяк из винограда урожая 1806 года… Макинтейр погрузился в сладкий бред, заполненный химерами и чудесными надеждами.

— Скажите, полковник, вы действительно встретили меня здесь случайно?

— Отнюдь, — ворчливо возразил полковник. — Как будто я мог позволить себе такую роскошь, как номер в отеле «Куртре»… Ах, я едва могу позволить себе сосиску с капустой в самой дешевой харчевне!

Джон поспешил наполнить бокал своего начальника, который тот опорожнил залпом.

— Я должен был найти вас здесь, я получил приказ от…

Он грохнул кулаком по столу, причинив огромный ущерб хрустальным бокалам.

— Какого черта! Это вас не касается! Я солдат, и я умею подчиняться приказу! Вы тоже солдат, и тоже должны подчиняться! Но, если какой-то хорек в зеленом рединготе с башкой, словно у свиньи, отдает мне приказ, который я должен передать дальше, словно я простой посыльный, это для меня, полковника Макинтайра, больше, чем просто оскорбление!

Несколько растерянный, Джон наблюдал за полковником.

Неожиданно Макинтайр успокоился. Он огляделся, прижал ладони к вискам и прошептал:

— Эксхем, это не совсем честно с вашей стороны, так напоить меня, ведь я плохо переношу спиртное. Мне кажется, я сказал то, о чем мне стоило промолчать. Забудьте все, что я вам наплел, Эксхем, я несчастный человек, у меня есть жена и шестеро детей, а также куча сестер, которых требуется выдать замуж.

После этого монолога они еще немного посидели молча, прежде чем расстаться.

Только через несколько дней полковник Макинтайр узнал, что приказ отправить капитана Эксхема в Париж был фальшивым.

Но к тому времени Джон уже оказался в Париже, в огромной метрополии, где чувствовал себя так же уютно, как иголка в стоге сена.

Специальный дилижанс, доставивший Эксхема в Париж, оказался громоздкой каретой, в которой вместе с ним разместились шесть пассажиров — четверо английских офицеров и два француза, не имевших отношения к армии.

Англичане, жители шотландских равнин, суровые и неразговорчивые, не обращали на Джона внимания и отвечали молчанием на его вопросы.

Гораздо лучше сложились его отношения с французами, готовыми без перерыва болтать о всем и ни о чем.

Джон просмотрел подорожную, которую ему вручил Макинтайр. Она оказалась краткой и конкретной.

Капитану Эксхему рекомендовалось по прибытии в Париж встретиться с неким майором Джеем, проживающим в доме 47-бис по улице Таранн, где он должен был получить дальнейшие указания.

Подпись под текстом оказалась неразборчивой, но несколько печатей придавали документу достоверность.

Один из французов, элегантный молодой человек лет тридцати с хорошо подвешенным языком, представился как Жером Монталиве, художник.

— Я друг Шатобриана, — с гордостью сообщил он Джону, — именно благодаря ему я смог сопровождать короля Людовика в Гент. Я собирался писать батальные картины, прежде всего те, в которых корсиканец получил хорошую трепку. К сожалению, я не смог наблюдать за битвой при Ватерлоо. Это печально, не так ли? Картина с изображением этого сражения обеспечила бы мне всемирную славу. Но я не переживаю, потому что возвращаюсь в свободную Францию, в Париж без тирана!

В Куртре, где они меняли лошадей, Эксхем пригласил француза пообедать.

После первой бутылки бордо француз стал невероятно общительным.