У пристани.

В письме своем Тимко извещал батька, что в Порте, по — видимому, случилось что — то особенное. Что именно, он не мог сказать наверное, но предполагал нечто благоприятное для Козаков, так как хан стал снова ласковее к нему и суровее к пленным ляхам. Далее сообщал он в письме, что на мурз дары и письма Богдана оказали хорошее влияние: все к нему, к Тимку, ласковы и внимательны, расспрашивают о состоянии польских сил и о том, на какую добычу можно рассчитывать. Вообще же все кругом о чем — то шушукаются и ожидают чего — то особенного.

— Ну, слава господу милосердному, — вздохнул всей грудью Богдан, когда Выговский окончил чтение письма, — наконец — то, пане Иване, есть у нас грунт под ногами, а то так ведь качало, словно чайку в бурю.

Письмо Тимка совершенно окрылило Богдана; отважные, смелые мысли снова охватили его. Теперь, опираясь на согласие Порты, можно было заключить важные условия с королем, а может, и соединиться с самой Портой, а может… чем черт не шутит!

Но гетман останавливал себя сам на разыгравшихся мечтах.

Одно только смущало и угнетало его — это то, что от Морозенка не было до сих пор никаких вестей.

Впрочем, и это недоразумение вскоре разрешилось.

Дня через три после получения письма от Тимка к гетману в дверь постучался джура.

— Что там такое? — спросил сурово Богдан, не отрываясь от бумаги, которую ему подал Выговский.

— Ясновельможный гетмане, — послышался голос. — Гонец от Морозенка, хочет немедленно…

— От Морозенка! — вскрикнул Богдан, рванувшись вперед, и запнулся от волнения на полуслове. Все лицо его вспыхнуло, бумага вывалилась из рук.

— Веди сюда! Скорее! — произнес он глухо и отрывисто.

Через несколько минут в комнату вошел молодой посланец Морозенка.

— Оставь нас… потом… — обратился гетман к Выговскому, с усилием отрывая слова, и, не окончивши речи, махнул рукой.

Выговский поклонился и выскользнул из комнаты.

— Ну, что же, что? Говори! — произнес Богдан порывисто, поворачиваясь к посланцу, который стоял у дверей.

— Ясновельможный гетмане, атаман наш Морозенко со всеми славными козаками кланяется тебе до земли челом и извещает, что взяты нами у ляхов и заняты нашими залогами Искорость, Олыка, Клевань, Заславль.

Гонец начал перечислять подробно все занятые козаками города и количество захваченных пушек, оружия и денег.

Богдан слушал его стоя, опершись о спинку кресла.

«Марылька ж, Марылька что?» — кричало у него все в сердце, но, не желая выдавать своего чувства, он стоял молча, потупивши глаза в землю и сцепивши пальцы рук.

Между тем гонец все распространялся о козацких победах.

— Ну, дальше ж, что разузнал Морозенко? — перебил его наконец резко гетман.

— А то, что ляхи уже собирают войска, под Глиняками и сбор назначен.

— Не может быть! — вскрикнул гетман, подаваясь вперед.

— Верно. Мы сами поймали несколько жолнеров, которые отбились от своего отряда, они нам все и рассказали под огоньком.

— Предатели! — прохрипел Богдан, сцепивши зубы, — И много уж собрано?

— Нет, еще только начались сборы.

— Ну, хорошо ж! Посмотрим! — произнес зловещим тоном гетман и затем прибавил с горячностью: — Ну, а больше ж? Больше ничего не велел тебе передать мне Морозенко?

— Приказал доложить еще о том ясновельможному гетману, что пол-Волыни уже перерыл он, а Чаплинского с женой не нашел нигде.

Гетман пошатнулся, затем опустился на кресло и произнес хриплым голосом:

— Иди!

Испуганный переменой, происшедшей при последних словах в гетмане, гонец поспешил удалиться.

Какой — то дикий, неопределенный крик вырвался из груди гетмана. Богдан сцепил до боли голову руками и отбросился назад.

— Не нашел, не нашел, не нашел! — вскрикнул он яростно вслух и ударил со всей силы кулаком по столу. Все на столе задрожало, чернила расплескались, бумаги полетели на пол. Гетман порывисто сорвался с места и оттолкнул от себя кресло ногой.

— Проклятье! Тысячи проклятий! — хрипел он, задыхаясь от бешенства. — Да я бы весь край перерыл, камня на камне не оставил. А он не нашел! Не нашел, когда они там! А! — простонал он, взъерошивая в бешенстве свою чуприну. — Таких вещей нельзя поручать другим!

Гетман зашагал порывисто по комнате.

— Всюду ложь, всюду обман! — срывались у него отрывистые бешеные восклицания. — И этот Радзиевский! Отпустить татар! Ха — ха — ха! — разразился Богдан диким хохотом и сверкнул злобно глазами, поднявши сжатую руку, словно обращался к кому — то с угрозой. — Нет, довольно! Верить вам больше не буду! Дурите кого хотите, Богдана не проведете, нет!.. На Волыни войска собираете? Постойте ж, я сам явлюсь на Волынь со всеми полками! Довольно! Наскучило уже в прятки играть. Завтра! Сегодня же, — вскрикнул он бешено, — выступаем в поход.

И вдруг он остановился посреди комнаты,

Уже давно со двора доносился какой — то глухой нарастающий шум, но, охваченный своим бессильным бешенством, Богдан не замечал его. Теперь же он достиг таких грозных размеров, что обратил на себя и внимание гетмана. Из общего гама и рева вырывались какие — то злобные крики, вопли, проклятия, но о чем гласили они, трудно было разобрать.