У птенцов подрастают крылья

Я прямо с ужасом провожал каждый уходящий летний день.

И вдруг, когда до отъезда остались буквально считанные дни, однажды рано утром я услышал в передней какой-то шум и потом веселый голос Сережи.

Сережа приехал! Какая радость! Но почему же так поздно? На днях начинается учение в гимназии, а он вдруг к нам прикатил?

Я мигом оделся и выбежал в столовую.

Мама с Михалычем были уже там, встречали дорогого гостя.

Сережа тут же рассказал, что никто толком не знает, как будем учиться в этом году. Правда, гимназии и реальные училища официально существуют по-прежнему, но в Москве сейчас неспокойно, и люди поговаривают, что «добром это не кончится». С едой плохо. В магазинах толкучка. Всюду масса народа. Очень много солдат, понаехали прямо с фронта, воевать никто не хочет.

— Вот какие дела! — закончил свой рассказ Сережа и, вдруг наклонившись к маме с Михалычем, таинственно добавил: — Ждут опять революцию.

— То есть как же это? — изумилась мама. — Ведь уже была революция. А теперь что же, назад?

— Нет, не назад, — усмехнулся Сережа, — не назад, а еще дальше — вперед.

Сережа приосанился и с видом знающего человека взглянул на маму.

— Как — что? Войну не кончили, землю помещикам оставили, фабрики у фабрикантов… Какая же это революция? Все, как было при царе, так по-прежнему и осталось.

— Ну и очень хорошо, что по-старому осталось, — одобрила мама.

— Кому хорошо, а кому и плохо, — возразил Сережа. — Вот солдаты на фронте не очень довольны. «За что мы, говорят, сражаемся, за что гибнем?»

— Это верно, верно, — закивала головой мама. — Войну-то уж пора бы и кончать. На что она нам нужна? Земли много, все у нас есть. Зачем мы еще воюем? Ну, англичанам, французам нужно, пусть себе и воюют. А мы-то при чем?

— Вот солдаты и не хотят воевать. Требуют, чтобы мир был и чтобы землю им дома, в деревне, дали.

— Верно, верно, — опять согласилась мама.

Михалыч ничего не говорил, только покуривал папиросу. Вид у него был довольный и немножко лукавый.

Я искоса поглядывал на него и не мог решить, чем он так доволен: тем, что Сережа приехал, или тем еще, что солдаты не хотят воевать и требуют у помещиков земли.

Я поглядывал на Михалыча, но главное — слушал Сережу. Слушал, удивлялся и, конечно, завидовал ему, что он все знает и обо всем может так здорово рассуждать, совсем как взрослый.

Мне еще очень нравилось то, что его рассуждения были похожи на Алешины. Ведь Алеша тоже говорил, что у помещиков землицы нужно малость поубавить и отдать мужикам и войну нужно кончать — война народу совсем не нужна. Вот и Сережа теперь говорит почти то же самое.

Но особенно меня поразило то, что во время разговора Сережа вдруг обратился к маме с Михалычем и, сконфуженно улыбнувшись, вдруг спросил:

— Можно мне закурить?

— А ты куришь?! — в один голос воскликнули оба.

Сережа утвердительно кивнул.

— Ну, раз куришь, кури уж в открытую, а не за углом, — сразу согласился Михалыч. При этом он раскрыл портсигар и предложил Сереже папиросу.

— Спасибо, у меня свои. Я к ним уже привык, — солидно ответил Сережа, достал из кармана коробочку «Сафо» и закурил.

«Интересно, затягивается или только так, для фасона?» — подумал я.

Сережа глубоко затянулся, прямо как Михалыч, даже еще сильнее, и выпустил через нос две струйки дыма, выпустил и не закашлялся. «Вот это лихо!» — с острой завистью подумал я.

Выслушав рассказ Сережи, Михалыч вдруг весело улыбнулся и спросил:

Ну, войну кончать пора, это верно. А как же все-таки насчет ученья? Ты почему к нам-то перед самыми занятиями прикатил?

— А потому, — так же весело отвечал Сережа, — что мама сказала: «В Москве, видать, с ученьем в эту зиму толку не выйдет. Поезжай к папе в Чернь, там поспокойнее». Я и прикатил, — закончил он.

Вот это было действительно радостное известие: «В Москве с ученьем в эту зиму толку не выйдет!» Сережа даже из Москвы прикатил к нам в Чернь; значит, мне и подавно не следует ехать в Москву. Ура! Остаемся в Черни! Можно теперь поохотиться и порыбачить, теперь все можно будет…

Мама тоже сразу же решила, что ехать в Москву, когда там так неспокойно, просто безумие.

У меня как гора с плеч свалилась. Значит, на эту зиму остаюсь в Черни. Ура!

Михалыч тоже нашел такое решение правильным.

— Только уж лодырничать им всю зиму не следует, — добавил он.

— А может, опять Елизавету Александровну попросить, чтобы еще годок их поучила? — спросила мама.

Михалыч пожал плечами.

— Таких здоровых ребят и опять в пансион к Соколовой?! По-моему, уж пусть лучше зиму в городском училище проучатся. А на будущий год видно будет, может, все и утрясется.

— Это верно, — согласилась мама, — теперь, пожалуй, и школа какая-нибудь новая будет, революционная.

Итак, впредь до выяснения нашей будущей учебы мы с Сережей оказались совсем свободными. Когда там какая школа еще будет, а теперь времени терять нечего. А мы поспешили в нашу комнату распаковывать Сережины вещи.

Помимо корзинки и чемоданчика, я сразу увидел темно-коричневый кожаный чехол.

— Это что там, ружье?

— Ну конечно, — солидно ответил Сережа.