У радости тысяча имен

Затем Стивен натыкается на форум, посвященный дистрофии Фукса, на котором живо обсуждается новая методика. Люди пишут: «Ни в коем случае не делайте подобную операцию! Этот метод экспериментальный, он еще недостаточно хорошо изучен. Нет никаких гарантий, что дистрофия Фукса не возобновится из-за частичной трансплантации роговицы. Не допускайте, чтобы вас использовали в качестве подопытных кроликов!» Хорошо. Может быть, лучше остановиться на традиционной методике трансплантации.

Стивен продолжает собирать информацию, беседует с некоторыми своими друзьями-врачами, и мы снова склоняемся к мысли о новой операции. Здорово. Эта операция гораздо проще. Почему я знаю, что мне нужна операция? В конце концов, я не нуждаюсь в глазах. Но боль становится все сильнее, и временами она почти нестерпима; она мешает мне эффективно делиться с людьми исследованием. Это указывает мне на способ действий.

А прямо здесь и прямо сейчас все прекрасно, и я ничего не знаю о том, что случится в будущем. Я диктую эту главу Стивену после того, как закапала в правый глаз специальные обезболивающие капли. Весь день я занималась своей работой, а потом в течение часа подписывала книги, пока не разболелся глаз. Все просто замечательно: Стивен, печатающий то, что я говорю; легкий ветерок, струящийся в комнату отеля через открытую балконную дверь; небо Стокгольма; переполняющее меня чувство благодарности к двум врачам — к матери Паскаля, которая экспресс-почтой переправила мне из Франции обезболивающие капли, а также к отцу Густава, выписавшему рецепт на подобные капли, но другой фирмы, которые можно купить здесь, в Стокгольме. Они тоже поступили согласно указанию реальности, и благодаря им я сейчас снова могу нормально работать. А завтра утром Густав после завтрака отвезет нас в аэропорт, и мы со Стивеном полетим в Амстердам. Кто знает, как завтра будет чувствовать себя мой глаз? Мне известно лишь одно: как здорово сидеть здесь, делать то, что я делаю, и быть тем, что есть.

Чью роговицу мне пересадят? Кто умрет и даст мне шанс видеть, если операция окажется успешной? Подобно мне и вам, этот человек умрет тогда, когда придет его час, не раньше и не позже, и я унаследую принадлежащую ему роговицу. Кто он? Мужчина или женщина? Молодой или пожилой? Черный, белый или желтый? (Один дорогой мне человек из Германии, любящий Работу, предложил отдать мне свои роговицы. Стивен поблагодарил его и сказал, что подобный дар невозможен, поскольку донор еще жив.) Мне нравится то, как реальность проявляет себя. Мне нравится мысль о том, что, когда я умру, мое тело тоже может послужить на благо других людей. Возьмите мое сердце, мои органы, мои обретшие вторую жизнь глаза, все, в чем вы нуждаетесь и что может быть использовано, — в любом случае все это не принадлежит мне и никогда не принадлежало.

Я готова к тому, что ослепну, если операция не будет успешной. Я уже почти слепая. Я прохожу через терминалы аэропортов и не вижу никаких знаков и информации на табло Я иду по коридорам отелей, а перед глазами у меня сплошная пелена. Я стою перед сотнями людей на своих семинарах и не в состоянии разглядеть не то что их лица, но даже поднятые руки. Я живу в мире без лиц, без красок — замечательном мире, в котором все так просто.

Стивен видит и читает без очков, поэтому во время завтрака в буфете отеля он показывает мне, где взять яйца всмятку, кофе без кофеина, тосты, йогурт, фрукты. С его помощью я хорошо ориентируюсь у буфета. Я знаю, что мне совсем не обязательно видеть те или иные блюда. Я их ощущаю, так же как ощущаю сияние мира.

Я ставлю еду на поднос и иду вслед за Стивеном по большому залу буфета. Я смотрю по сторонам, пытаясь увидеть человека, который должен присоединиться к нам, чтобы обсудить кое-какие вопросы. Перед моими глазами почти сплошная тьма, и все-таки в ней видны более темные тени. Одна из теней движется мне навстречу. Я спрашиваю у Стивена: «Дорогой, это Питер?» И Стивен отвечает: «Да, это он». Даже если бы Стивена не было рядом, для меня не представило бы трудности подойти к этой тени и спросить. «Питер, это вы?» Но сегодня реальность так добра ко мне, что нет необходимости преодолевать препятствия в виде отодвинутых стульев и спотыкаться о какие-то предметы на полу.

Я всегда знаю, что путь свободен. И даже если я спотыкаюсь и падаю, я радуюсь своему падению. Падение равно не-падению. Подняться или остаться лежать на полу — одно и то же. Единственная возможность познать то, что есть, — не отделять себя от происходящего. В этом и заключается постоянное пребывание в состоянии любви с тем, что есть.