У расстрельной стены

Я вкратце рассказал другу историю с дневниками, не забывая поведать и о предложении дамочки из «Обелиска». Единственное, во что я не стал посвящать Евдокимова, это просьба старушки Корнеевой нигде не «светить» дневник в ближайшие два-три года. После недолгих размышлений я придумал простейший вариант, по которому условие почтенной «гранд-маман» можно соблюсти без малейших неудобств для задуманного мной дела.

— Хорошо, я понял: ты, как всегда, по дешевке купил у несчастной бабушки бесценные раритеты, называя вещи своими именами, обобрал бедную старушку. — Да, мой друг иногда бывает не в меру циничен, но, по существу, он, конечно же, прав. — Теперь хочешь предложить мне участие в очередной твоей авантюре. В какой, интересно? И что мне за это будет — солидное вознаграждение или не менее солидный срок?

— О вознаграждении мы поговорим чуть позже, хорошо? А дело такое: по имеющимся у меня уникальным материалам я хочу написать книгу — и ты мне в этом поможешь! На тебе, естественно, литературная обработка того, что я нашлепаю на клавиатуре долгими осенними вечерами.

— Ты? — скептически прищурил правый глаз журналист Евдокимов. Секундой позже в дело вступил мой друг Макс и деловитым тоном прикинул: — Полноценная книга, друг мой, — это не только хороший материал и присутствие некоего количества определенных способностей у сочинителя. Это объем! И ты хочешь, чтобы я редактировал всю эту прорву породы, выданной на-гора, пардон, графоманом Забелиным? За сердечное спасибо и полбутылки виски? Алексей Николаевич, голубчик, да здоровы ли вы?

— А дружба? — строго сдвинул я брови и для убедительности забил последний гвоздь в крышку гроба, в котором должны были мирно упокоиться последние попытки Макса отвертеться от святого дела помощи старому другу: — Ты же прекрасно понимаешь, что без твоей помощи, без твоих блестящих способностей мне не справиться с этим делом!

— Вот в этом я как раз ничуть не сомневаюсь! — высокомерно фыркнул Макс и приосанился, мысленно явно поправляя корону на своей не очень-то трезвой голове. — Я только одного не могу понять: а зачем тебе это надо?

— Так все просто: хочу внести свой вклад в благородное дело, — скромно потупился я и для пущей ясности добавил: — Для торжества справедливости, думаю, надо дать высказаться не только борцам с проклятым наследием тоталитаризма, но и товарищам с другой стороны. Свободу слова ведь у нас никто не отменял? Не отменял! Есть и другой нюанс: если я опубликую дневники Дергачева сам, то все охотники за этими бумагами попросту останутся с носом и потеряют к ним интерес. А потом я продам дневники какому-нибудь солидному коллекционеру, может быть. Кстати, в случае успеха гонорар за будущую книгу я полностью отдам тебе — это тоже будет вполне справедливо.

— Ты хоть знаешь, сколько сегодня платят никому не известному автору? — снова фыркнул Евдокимов, на этот раз уже презрительно.

— Да плевать! — легкомысленно отмахнулся я. — Я буду заниматься этим не ради денег…

— А истины для? «Не могу молчать!» Тогда ты, старик, глыба и матерый человечище. Уважаю! Но мне на твою истину плевать, я, уж не обессудь, бесплатно работать не стану! Значит, платить за мои редакторские муки будешь ты. Плюс гонорар — что ж, хоть шерсти клок… Кстати, об истине: тебя не смущает, что твоя так называемая правда — это всего лишь твое видение? И этого… гэбэшника твоего. И правда ваша будет ничуть не менее субъективной, чем правда борцов со сталинизмом?

— А плевать! — повторился я и пояснил: — Читатели — не дураки! Они не глупее нас с тобой и сами разберутся, где белое, а где совсем наоборот. Мы просто предложим им голые факты, живые свидетельства человека, непосредственно участвовавшего в событиях тех лет. А уж верить дневникам нашего чекиста или нет — их личное дело.

— Сдается мне, старик, есть еще одна причина всплеска твоей активности. Терзают меня смутные сомнения: а не хочешь ли ты попросту воткнуть шпильку в нежный бочок твоей бывшей? Это же она, получается, подставила тебя и раззвонила о бумагах чекиста!

— И это тоже, — не стал отпираться я. — Не люблю шпионов и «стукачей». Кроме того, позавчера на моей двери какие-то шутники нарисовали красной краской серп и молот и ниже написали «КГБ». Буквы кривые, все грубо, некрасиво — бракоделы! А я не люблю, когда портят мое имущество и пытаются указывать, что мне делать, а чего нет… Так что ты скажешь? Могу я рассчитывать на твою твердую руку и верный глаз?

— Можешь! Черт с тобой! В смысле, я с тобой! — кивнул Максим и с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку. — Вот скажи мне, бестолковый брат мой, ну почему жизнь устроена так, что водка кончается именно в тот момент, когда она всего нужнее? Высокие договаривающиеся стороны приходят к согласию, самое время поднять бокалы…