У реки Смородины

– Психдиспансер, палата номер шесть, – прокомментировал Старшой, подмигивая брату. – Но Василиса старика уболтает.

– Ну, ты времени даром не теряешь, – с оттенком зависти протянул Егор.

– Ладно, не дуйся. Будет и на твоей улице праздник. Потом кой-чего расскажу, а сейчас пойду, хоть пару часов сна перехвачу.

Воронежский донжуан отправился на боковую, а Емельянов-младший продолжил несение нелегкой вахты. В почивальне продолжались всхлипы, причитания и обвинения. Потом служанок сморило, затихли и воспитатель с девушкой. Но они не спали. Безутешный Почечуй никак не унимался, будто потеря невинности хуже смерти.

– Не плачь, дядька. Прости дуреху молодую, – шептала, всхлипывая, Василиса. – Мне жар-птица сказала: все будет хорошо.

– Кто?! – Слепец застыл, не веря своим ушам.

– Жар-птица, – повторила девушка. – Это большая тайна, поэтому никому не передавай, ладно?..

Глава шестая В коей раскрываются кое-какие тайны, но от этого не становится легче

Вот чего. У вашей малютки потерялся дар речи через сильный испуг… Нуте, я ее сейчас обратно испугаю. Может, она, сволочь такая, снова у меня заговорит. Человеческий организм достоин всякого удивления.

М. М. Зощенко

Карета была крутая, с подобием рессор, поэтому сперва Ивана всего лишь укачало, зато не растрясло. Тормошить и кидать начало после того, как экипаж покинул пределы Легендограда.

Федорин бодрился, посмеиваясь над зеленолицым Старшим. Радогаст даже слегка перекусил. То ли привычка к каретам выработалась, то ли вестибулярный аппарат был хорошим. А уж когда сыскарь безмятежно задремал, парень люто ему позавидовал.

Садистская гонка продолжалась часа три, затем экипаж постепенно остановился, и Емельянов-старший поспешил выползти на свет божий. Ватные ноги еле ворочались, голова шла кругом, но свежий лесной воздух стремительно приводил дембеля в норму.

Вокруг качались высоченные сосны, по небу невероятно быстро бежали низкие облака.

Из кареты выскочил сияющий Федорин:

– Отлично доехали. Дальше, Ваня, пешком. – Он зашагал в лес, обернулся, крикнул вознице: – Жди тут!

Старшой поплелся за начальником. Шли молча, сыскарь отрывался все дальше от Ивана. Потом оглянулся, поторопил:

– Шевели поршнями!

Дембель недоумевал: «Откуда тут движки внутреннего сгорания?!» Он не знал, что поршнями в старину называли кожаную обувь на завязках. Очевидно, армейские ботинки напомнили Радогасту именно поршни.

Тем временем Старшой справился с общей слабостью и затопал веселей. Нагнав Федорина, Иван спросил:

– Как ты только дорогу находишь?

– Бывал тут. Яга не раз под подозрения попадала. У нас в городе с ворожеями строго, магия под суровым запретом. Это волхвы постарались. Продавили в ценате решение… Так что, кроме колдовского сыска, никому ворожить нельзя. Разве что в особо оговоренных рамках.

– А баба Яга против, – сказал Иван.

Радогаст отмахнулся:

– Нарушила пару раз закон, вынужден был произвести следственные и даже в каком-то смысле карательные действия.

– Подожди! Ты же не колдун.

– И?

– А она – ведьма, так?

– Ну, скорей, еще больше, нежели просто ведьма.

– А если бы она тебя… ну… атаковала?

Федорин мгновенно осунулся, буркнул:

– На меня женские чары не действуют.

Старший сержант почувствовал, что затронута некая деликатная тема и заткнулся. Путники шли под уклон и вскоре выбрались на песчаную проплешину, в центре которой стояла старая бревенчатая изба с соломенной крышей. В стене, к которой приблизились сыскарь с дембелем, не было окна. Иван отправился за угол.

– Бесполезно, – предупредил Радогаст.

Парень глянул за угол. Тоже ни двери, ни окон.

Федорин усмехнулся:

– Можешь обойти вокруг.

Старшой так и сделал. Все четыре стены были глухими.

– Учись, пока наставник живой, – сказал сыскарь и обратился к дому: – Избушка-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом!

Дом зашатался и вдруг стал подниматься, и изумленный Емельянов узрел мощные куриные ноги. Они принялись топтаться, разворачивая избушку. Скрип и треск оглушали. Иван ждал, что жилище Яги развалится, но оно сдюжило.

Теперь появились и окна, и дверь.

Закончив маневр, избушка вновь «села», спрятав ноги.

Дверь распахнулась. На улицу утиной походкой выбралась мерзкая на лицо старуха. Старшого поразило количество и глубина бабкиных морщин, обилие бородавок и бельмо на правом глазу. Большая бородавка на косом носу смотрелась особенно отвратительно. Из-под платка торчали редкие седые волосенки. Двигалась хозяйка медленно, словно у нее в руках была полная крынка молока, которое нельзя пролить.

– Здравствуй, Яга, – поприветствовал Федорин.

– Поздорову, пес цепной. – Старуха ощерилась, показывая единственный зуб, и тут же поморщилась. – Проклятый топор!

– Слышали мы, досталось тебе, – продолжил сыскарь, ничуть не обидевшись на обзывание.