У родного очага

Бычок-торбок у нас был. Думала, продам осенью, выручу рублей четыреста, рассчитаюсь да еще недохватки кой-какие залатаю. Недаром говорят: «В руках у сироты и обглоданная кость кажется мясом». Так и у нас. Пропал наш торбок. То ли погонщики увели — мимо нас много скота на мясокомбинат гонят, — то ли где в трясину засосало. Лучше бы подох, все бы страховку получили. А так зазря пропал. Телочки остались, да. Продать? А что зимой кушать будем? Я когда еще на работу выйду, когда еще заработаю?

Эх, дети мои, дети… С ними — беда, с ними — радость. Легко ли — девять месяцев носить в себе? Ходить перед людьми с безобразным лицом и большим брюхом. Вот я тебе про операцию говорила. Что она, операция, против родов! И после еще больше года играешь с живой куклой… Все испытываешь с ними, все узнаешь. Когда в девках была, услышу где плач ребячий, ну и пусть, иду себе. А сейчас так же услышу — думаю: не мой ли плачет?

У соседки моей девять их. Все большие. Зайдет, бывало: «Э-э, посмотрю на тебя, милая, с мелюзгой твоей — сердце болит. Как их сама-то ростила?» Удивлялась я, даже сердилась на нее: «Ну и что? Мне не тяжело». Теперь, когда свои повзрослели, оказывается, правда. Конечно, тяжело. Детей ростить — не шутки шутить. Другой раз примыслится: «Помер бы кто из них, все бы полегче было». И тут же будто ударит тебя. К черту такую мысль, к черту! Каждый нужен, каждый дорог, каждый свой, родной. Да чем моим детям, лучше мне в беде быть, мне!

Думала я раньше: «Как это люди трех детей ростят?» Скоро у самой трое стало. «Нет, не тяжело. Вот разве когда пятеро будет?» Ну и пятеро стало — нет лишнего. И семеро теперь — тоже не страшно. Сестра у меня бездетная, в соседнем аймаке. Все просила: «Отдай одного». Нет и нет! Как это от себя оторвать. Какая бы родня ни была. Спросила своих: «Кто из вас к тетушке пойдет? Насовсем». Посмотрели они друг на друга, сникли. «Ну, кого отдадим?» Молчат. Только глазенки сверкают. Сердитые! «Кто пойдет, тому все будет. Одежда — какую хочешь. Есть только шоколад да конфеты». Так они ответили — сама испугалась: «Никто не пойдет. Никого не отдадим!» Сестра себе же хуже сделала. Как ни приедет, все от нее убегают, гостинцы не берут. Как это можно — отдать? Как посмотришь в глаза своему ребенку, когда вырастет? Как будешь наставлять, остерегать его, если на скользкий путь ступит?

Как бы ни печалилась, как бы ни сердилась, дети заставят тебя рассмеяться, и жизнь снова покажется прекрасной. Давно это было, повздорили мы из-за чего-то с нашим отцом. Завредничала я, подхватила Адучи — ему месяцев десять было — и к сестре. Утром подумала спокойно — сама виновата. Надо бы вернуться — характер не позволяет. Сижу, горюю. И сестра косится: зачем ей держать у себя чужую жену. Тут муж заходит. Мальчик как увидел отца, загулькал, забил ладушки, скачет у меня на коленях, прямо зашелся от счастья. Отец скорей на руки его, а меня будто не видит. Радуются оба… Через полчаса и я улыбнулась.

В другой раз прихожу с работы. Только перед этим избу побелила. Что такое? Все стены в картинках-рисунках, пол в известке. Рисовали на тетрадных листках и большущими гвоздями приколотили свои картинки, все стены оббили. Чего только не нарисовано! У мальчишек — батыры мечами бьются, солдаты стреляют, танки, самолеты… И кони, кони… Много коней. У девочек, понятно, все пестрое — бабочки, цветочки, садики, чашечки… Наругала, заставила поснимать все. Теперь понимаю: зря сердилась… Разные они, дети, хоть и от одних матери-отца.

Кто как, а я люблю, у кого много детей. Избу такой семьи с улицы отличишь: вечно во дворе трепыхаются пеленки, ребячье бельишко стираное… Ребятишек, говорят, собаки да мыши любят. Все съестное — лишь бы рука достала! — собаке отнесут. А мыши? Да где дети, там и крошки на полу. Зайдешь в дом, где ребятни полно, враз все стихнут, зашепчутся по углам: «Кто? Кто пришел?» Глазенки таращат. А в самой избе? Посмотришь на косяки дверные, на двери, на стены — везде низ заляпан, в пятнах, в следах ладошек, пальчиков. Думаешь, наша изба чем отличается? Да как у всех! Шифоньер кто только из ребятишек не портил! Жиром, конфетами пачкали, гвоздями царапали, ручки отрывали. Только отец, бывало, починит, отчистит — опять обдерут, замарают. Про диван и не говорю… Но ведь это же только вещи. Просто вещи. А они — люди, человечки. Что дороже? Лишь бы дети росли, а остальное…