У Ромео нет сердца

«Скоро все закончится, — думаю я. — Огонь будет потушен, и мы уйдем прочь от этого дома, от этих событий, от этой публики. Обиды, гнев — все пройдет. Окружающие будут скорбеть о нелепом, трагическом происшествии, кто-то нас осудит за былую ложь, кто-то простит. Мало кто будет помнить о нас. У наших знакомых начнется прежняя сумасшедшая, а у кого-то спокойная жизнь. Так обычно и происходит…

Марина, наконец-то, снимется в своем первом фильме, и это придаст новый импульс ее светской жизни. Встречаясь с богемной публикой на презентациях, она будет громко смеяться, рассказывая знакомым о своих победах. Кирилл будет идти по ее стопам, однако, возможно, вскоре ему все же надоест все время кого-то играть. Ёжик. Ну, у него-то точно все будет хорошо, все по плану. В один прекрасный день родственники познакомят его с какой-нибудь правильной девочкой из приличной семьи — он ей подойдет, она ему тоже. Будут новые ток-шоу, новые интервью, новая ложь. Все как полагается. Все вроде бы будут счастливы…

А пока… пока мы ждем, когда день сменит ночь, дым рассеется и выглянет солнце. Мы здесь. Между нами нет ни стен, ни преград, мы вместе. Не так, как прежде»…

* * *

Когда становится невозможно дышать, когда густой едкий дым полностью поглощает балкон и меня вместе с Марком, когда кажется, что уже все и больше в этом мире с нами ничего не произойдет, — мы слышим крик снизу:

— Прыгайте, прыгайте!

У меня уже нет сил — ни думать, ни говорить. Все, что я чувствую, — это руку Марка. Мы находимся у ограждения балкона. Все, что я могу, — это встать и посмотреть вниз, но и это бессмысленно. Все, что я вижу, — дым.

— Ты куда? — спрашивает Марк, когда чувствует, что я встала.

— Кажется, нам кричат, чтобы мы прыгали, слышишь?

— Да, точно… кричат…

Я возвращаюсь к Марку, понимая, что сейчас ни в коем случае нельзя терять сознание — держаться и только держаться; я едва обращаю внимание на то, что Марк никак не реагирует на мое возвращение. Прижавшись к ограждению балкона, я пытаюсь отдышаться. Никогда не думала, что просто встать и просто сесть — это так сложно. Дергаю Марка за руку, чтобы почувствовать его присутствие рядом.

— Почему молчишь?

— Однажды я уже сделал это — прыгнул, не хотел жить, — отвечает он каким-то глухим, безжизненным голосом и после паузы добавляет: — Теперь хочу…

Он не успевает договорить, мне достаточно и этих слов, чтобы понять, что больше нельзя медлить. Я кричу:

— Мы здесь! Сейчас будем прыгать!

Как сделать невозможное возможным, как поднять обессилевшего Марка, который тяжелее меня почти вдвое, как помочь и себе, и ему выбраться из этого ада, как? — этих вопросов не существует. Если только одно желание, одна цель, одна мысль — жить. Медленно я поднимаю Марка под руки.

— Держись за меня.

— Ты с ума сошла.

— Держись.

Ваза. Я вспоминаю о ней, когда понимаю, что Марку нужна какая-то опора, чтобы я могла его с нее столкнуть, парапет слишком узок для этого. Где же эта ваза, где? Вроде бы всего в метре от нас, но сейчас это так далеко… Дотащить Марка до нее кажется невозможным, но я вновь заставляю себя забыть это слово.

— Мы сейчас! — кричу. — Сейчас!

Я стараюсь подтолкнуть Марка так, чтобы его тело оказалось на постаменте этой чертовой вазы. Края жемчужной раковины крошатся под его натиском. Еще чуть-чуть! — мысленно подбадриваю я себя.

— Зацепился, — едва шепчет он.

— Держись, пожалуйста, держись…

Мы отвоевываем каждый миллиметр этого гипсового творения. Марк старается изо всех сил, я же давно не чувствую ни сил, ни напряжения, которые вкладываю в каждое свое движение, — я просто толкаю Марка вверх каждой своей клеточкой. Он должен жить, должен. Сколько времени все это длится, я уже точно не знаю. Значение имеет только наша цель…

Когда мы почти достигаем ее, вдруг раздается странное шуршание. Мгновение я соображаю, что происходит. Чертова ваза! Она рассыпается прямо под Марком.

— Постарайся сгруппироваться, — шепчу я ему на ухо, а потом кричу куда-то в небо, к звездам: — Прыгаем! Ловите! — И толкаю его вниз.

Не хочу, не могу думать, разучилась дышать. Я с трудом вскарабкиваюсь на то, что совсем недавно было гипсовым украшением особняка, отталкиваюсь от руин вазы и лечу вслед за Марком, лечу, лечу… а в голове неизвестно откуда возникает ритм:

Ты выстроил стену
от хлесткой лжи
и написал на ней
белилами одиночества.
«Ушел…
Прошу — не буди.
Там нет бывших, там нет прочих,
там нет во мне ни силы, ни слабости.
Одни прошлогодние,
пожухлые бабочки…»

Об авторе

Мне было семь. Он сидел позади меня, ёрзал ногами, скрипел партой и всегда краснел и отводил глаза, как только я оборачивалась. Нет, я не смущалась в ответ, а лихо подбрасывала рукой свои длинные волосы, воображая себя принцессой. Такой я нравилась себе ещё больше. Я любима.