У Ромео нет сердца

— Я мог умереть вместе с ней, — говорит он, глядя куда-то мимо меня. — Но именно в тот момент, когда она пыталась утянуть меня за собой, я понял, что очень люблю жизнь. Понимаю, звучит банально, но я никогда так не хотел жить, как тогда, когда готовился умереть. И еще — я понял, что нес за нее ответственность. Любые отношения — это ответственность друг за друга. Я за тебя, а ты за меня…

Мне непривычно видеть его таким: страстным, сильным, напряженным. Именно этот внутренний вулкан и привлек меня к нему еще несколько лет назад, однако сейчас, когда Марк решил мне открыться, вслед за его исповедью, за этим потоком мыслей и чувств, ко мне пришел страх. Я люблю Марка таким, но чем ближе мы становимся друг другу, тем лучше я понимаю, почему мы до сих пор не были вместе. Этот путь друг к другу нужно было пройти, чтобы меньше бояться любви…

Меня волнует еще кое-что: неужели это я стала причиной раздора? Но спросить об этом напрямую я не решаюсь…

— Почему она так сильно ревновала?

Его взгляд красноречивее всех слов. Я спешу вернуть время назад и почти скороговоркой произношу:

— Прости, это личное, спросила, не подумав.

Я старательно притворяюсь, будто не понимаю, что именно он хотел сказать. Мысль о том, что Марк может произнести те самые заветные три слова и моя мечта сбудется прямо сейчас, наполняет меня и счастьем, и ужасом. Быть любимой, любить — намного сложнее, чем страдать в одиночестве, — я уже это знаю…

Марк приближается ко мне и молча обнимает. Прильнув к нему, я запускаю ладонь в его густые волосы и чувствую облегчение. Когда тебя обнимает любимый мужчина, и звезды ярче, и воздух теплее, думаю я и прижимаюсь к нему еще сильнее. «Я люблю тебя, очень люблю», — стучит мое сердце. Марк усаживает меня к себе на колени. Находясь в его объятьях, я со смехом пробую сопротивляться, но он удерживает меня и смеется вместе со мной. И я думаю: сегодня это случится, обязательно случится.

* * *

Звонок в дверь раздается сразу после того, как я распрощалась со своими сомнениями и поняла, что нет ничего лучше, чем умение наслаждаться каждой секундой, особенно — когда находишься в объятиях любимого парня. Я слишком устала от переживаний, чтобы сопротивляться любви; вновь обрела надежду на счастье… И вот навязчивый звук уже пытается его разрушить. Надоедливые трели настойчиво проникают повсюду. Марк продолжает сидеть в ночной темноте у входа на балкон, не двигаясь с места.

— Может, посмотреть, кто это? — спрашиваю я, слегка отстранившись от него.

Но Марк молчит, а тем временем трели звонка сменяются стуком, который с каждой минутой становится все настойчивее. Из-за хорошей изоляции удары едва слышны, однако ощущение такое, будто бьют в набат… словно это сигнал какого-то бедствия.

— Марк, открой! — кричит женский голос из-за двери.

Он звучит приглушенно, его трудно узнать. Но сейчас я твердо уверена — это Ирина.

Марк берет со стола мобильник и, ухмыляясь, говорит:

— Это была моя последняя связь с миром. Похоже, придется расстаться и с ней.

Он набирает по памяти какой-то номер и почти сразу же говорит в трубку:

— Да, они уже были у меня, да… они волнуются, но тебе нечего бояться из-за меня, я ничего делать не буду. Не вини меня больше в смерти Лизы, и я все забуду. И не приходи ко мне больше. Все в прошлом.

Я сижу, боясь даже дышать. Наконец он бросает трубку на столик, и звук удара заставляет меня подпрыгнуть.

— Что-то ты нервная какая-то, — говорит Марк. — Знаешь, как эта проблема решается? Вот так.

Плавно, как в замедленной съемке, телефон падает в кувшин с водой, что стоит на журнальном столике. Но Марку и этого мало — он берет кувшин в руки и несколько раз встряхивает его.

— Так тебя, так, — с улыбкой приговаривает он.

— А мой туда поместится? — спрашиваю я.

— Ты со мной?

— Пока мама с Димкой отдыхают на море, я абсолютно свободна, — говорю я и опускаю в воду свой телефон.

— Я связался с сумасшедшей, — хохочет он. — Это моя карма.

— От сумасшедшего слышу…

— У этого сумасшедшего есть еще одна идея…

Мы направляемся к входной двери и сваливаем к ней все, что можем донести: стулья, подушки, коробки. Мы делаем это до тех пор, пока дверь полностью не скрывается под грудой хлама. Суетимся, ребячимся, смеемся, хоть нам совсем не смешно. Мы прячемся от мира, от щемящей тоски, от одиночества… а затем вновь усаживаемся на балконе так, чтобы видеть все еще оживленную улицу, и пристально рассматриваем проезжающие мимо машины. При этом и я, и он избегаем глядеть друг на друга…

Марк достает из закромов бутылку красного вина, и мне кажется, что сразу после этого нам обоим становится спокойней. С бокалами в руках мы вновь начинаем разговор.

— Так странно… сидеть вот так рядом… — говорю я.

— Ага, давно о подобной ерунде не говорили, — смеется Марк.

— Дурак!

— Да я и не спорю. Дурак…