У Ромео нет сердца

Марк тушит сигарету, закуривает новую и направляется прямо ко мне. Теперь он видит мое лицо. Пытаюсь уклониться от строгого, испытующего взгляда, но он слишком настойчив. Как никогда ранее.

— Посмотри на меня, — Марк заметно нервничает. — Это был несчастный случай. Запомни. Несчастный случай, рок. Но не это главное…

Упрямо молчу, смотрю ему в глаза и ни о чем не думаю, прислушиваясь к удушающей тишине, которая внезапно наваливается на меня. Не слышу ни звуков улицы, ни его голоса, ни собственного дыхания. Марк что-то говорит мне, но, не добившись ответа, покидает балкон. Оставшись в одиночестве, я подхожу к парапету и смотрю вниз, на проезжающие мимо машины. Я заставляю себя не думать о том, как мы могли бы провести эту ночь, убиваю минуты, растворяясь в бессмысленной пустоте…

* * *

В кармане вибрирует телефон. Неизвестный номер. С тех пор, как мы с мамой попрощались перед их с Димкой поездкой к морю, я вообще перестала брать трубку: мне не с кем говорить. Марк рядом, а больше у меня никого нет. Есть только три человека, которым я всегда искренне рада. Зачем обманывать других?..

— Ответь! — кричит Марк из комнаты.

— Что?

— Возьми трубку! Это я тебе звоню…

В этом весь Марк, — думаю я и смеюсь, скорее от удивления, чем по какой-то другой причине. Смешно. Мы вновь сходим с ума…

— Прости… — говорит он в трубку.

— За что?

— За то, что сейчас расскажу тебе кое-что… Просто я больше не хочу, чтобы все было, как прежде. Женщины давно стали для меня открытой книгой. Переворачиваешь очередную страницу с таким нетерпением, с такими ожиданиями… Но каждый раз все повторяется… ничего нового. Я хочу, чтобы с тобой все было иначе…

— Понимаю, — говорю я.

— Молчи. Прошу, помолчи, просто послушай. Вся правда в том, что Лиза долго шла к смерти. Каждая ее угроза была шагом к ее полету, как она это сама называла. Тогда я этого не понимал. Если бы не было всех этих разговоров о любви и нелюбви, о расставании, не было требований и угроз, все не закончилось бы так печально. Но это я сейчас такой умный. Тогда я думал, что жизнь — лишь игра. Она тоже так думала. Трагедия произошла потому, что мы оба заигрались…

— Как это произошло?

— Ей не нравилось, что девушки обращают на меня внимание. Это вроде бы нормально, да? Ничего такого. Все ревнивы. И я ревнив, никогда не забуду этого твоего Ёжика, — он усмехается, а потом продолжает: — Со временем Лиза… перестала контролировать свою ревность. Однажды, когда мы возвращались из школы, она сказала, что если еще раз увидит тебя там… то не вынесет этого и улетит. Мы как раз проезжали мимо этого дурацкого места. Она попросила остановиться…

Он умолкает. Пауза все длится и длится. Я слышу его дыхание, но не осмеливаюсь вклиниться в тишину.

— И тогда я сказал ей, что люблю другую.

— Разве об этом говорят?..

— Я много раз потом спрашивал себя, зачем я это сделал. Я в принципе не люблю разговоров. Но тогда я так устал от всего этого, что хотел ее разозлить. Разозлить как следует, чтобы она возненавидела меня. И я не придумал ничего лучше, чем сказать то, чего никогда и никому говорить нельзя. Она смеялась, потом кричала, затем вновь смеялась. Это было просто безумие какое-то. Когда я смог ее кое-как успокоить и мы уже собирались уходить, она схватила меня за руку и потянула за собой.

Я слушаю и думаю, что таким и полюбила его — слишком жестоким, когда речь идет о его собственных чувствах и чувствах тех, кто его любит, но при этом честным и жертвенным. Словно прочитав мои мысли, он спрашивает:

— Думаешь, я жесток, да?

— Извини, я сейчас ничего не соображаю…

— Да, я жестокий, — он говорит машинально, на автомате. — Никогда не нужно мерить других по себе. То, что мне казалось лишь давно надоевшей шуткой, стало трагедией. Я недооценил нашу игру.

Не знаю, что ему сказать, как приободрить, как утешить. Стою у стены — и меня одолевает такая тоска, что кажется, будто это не она, а я умерла. Перебирать воспоминания, даже чужие, очень больно и рискованно: всегда можно наткнуться на такие, от которых сам убегаешь всю жизнь. Стоит мне вспомнить белокурые локоны Лизы, ее невесомую фигуру на пассажирском сиденье велосипеда, их улыбки, и я чувствую, как комок подкатывает к моему горлу.

— Она тянула меня за собой, и уже после того, как соскользнула со скалы, все еще смотрела на меня с улыбкой, — продолжает Марк. — Я старался держать ее до последнего. До сих пор помню, как выглядел страх в ее глазах, ведь на самом деле она не хотела умирать и не ожидала, что сможет зайти так далеко. Я и сейчас, когда закрываю глаза, вижу страх на ее лице и застывшую на губах улыбку.

Я пытаюсь что-то сказать, но вновь слышу: «Молчи».

* * *

Марк возвращается на балкон. Бросает на журнальный столик телефон, обеими руками берет бокал с вином, который там кто-то оставил еще днем, — и залпом опустошает. Затем резко ставит его обратно, и я вздрагиваю от звона битого стекла: бокал рассыпается на осколки. Балкон как-то стремительно погружается в темноту ночи, и кто-то вновь включает звуки города — снизу доносится шум машин.