Когда он подходит к реке, все рыболовы давно уже сидят, раскинув удочки, и с нетерпением, волнением и надеждой следят за поплавками. Он останавливается, долго смотрит направо, налево и тяжело вздыхает:
- И день и река никудышные.
Потом медленно идет вдоль берега и спрашивает каждого:
- Клюет? Не клюет. Мокнет в воде.
Походив так с полчаса, он садится где-нибудь. Но на месте долго не сидит. Беспрестанно ходит туда-сюда*» восклицая тоскливо:
- Мокнет в воде!
Если он увидит, что кто-то вытаскивает рыбу, с удивлением останавливается и с любопытством смотрит, как она трепещет на конце лески, затем спрашивает:
- Здесь поймали?
И добавляет, не дождавшись ответа:
- Это последняя рыба в этом водоеме. - И все же остается и старается по возможности зарядить остальных рыболовов своим неисправимым пессимизмом.
Однажды я его спросил:
- Почему вы не сидите на месте, а все ходите по берегу?
- Да ведь все равно ничего не поймаешь…
- Откуда вы знаете?
- Да уж знаю… Это рыболовство одна только потеря времени.
- А кто вас заставляет ездить на рыбную ловлю?
- Страсть. Не могу удержаться от соблазна. И все же это пустое дело.
Что ему скажешь? Не стал я его переубеждать. Рассказал только вам, чтобы вы избегали встречи с ним, потому что он может испортить вам самый лучший день отдыха.
(№ 23,1965)
Дж. Б. Пристли
Таверна шести рыболовов
Сегодня утром мне впервые в жизни захотелось быть рыболовом, не одним из тех, кто, как сказал вчера вечером толстяк, «половит рыбу часочек, а там готов пойти хоть за ягодами», а настоящим рыболовом. Мы ехали из таверны, оставляя позади себя и ленивое плещущее озеро и на его глади всех шестерых счастливых рыболовов, и я сказал себе, что упустил случай обрести в старости счастье из-за того, что в юности не часто ездил на рыбалку. Это, наверное, все же таверна сотворила со мной, таверна и озеро вместе. Есть что-то обезоруживающее в маленькой, необычной, уютной таверне, где находишь и кров, и пламя в камине, и добрый ужин, и стакан вина и где наступает конец фантастическому путешествию. Нет в природе ничего очаровательнее озера. Любил я реки, любил и беспокойное море, такое печальное, может быть, потому, что оно кажется символом всех наших желаний. Но сердце свое я отдал исполненным прелести плещущимся водным просторам. То не море и не река, и все же чувствуется в нем очарование и того и другого. И еще что-то, какой-то отсвет тишины, умиротворенности, душевного покоя. Едешь миля за милей по непокорно разметавшейся земле, потом вдруг свернешь в сторону и видишь: перед тобой расстилается простор, где нет земли, лишь только легкое отражение неба, едва заметное колыхание вод, ласкающих изогнувшийся дугой берег. Где еще найдешь такую тонкую красоту и покой?! Если бы только я мог окончить дни на берегах какого-нибудь озера, одного из этих маленьких окон земли, где голубой свет дня, и облака, и закаты, и звезды - все проплывает под тихую песню воды. В странных волшебных строках Вордсворта:
«Та тишина, что в звездном небе,
Тот сон, что средь покинутых холмов», -
нет и упоминания об озере, но готов спорить: они написаны где-то неподалеку от озера, в них чувствуется дух озера, тихое очарование, душевная легкость.
Может, это и впрямь озеро и таверна пробудили у меня такое сильное желание посидеть с удочкой. Вчера весь день мы ехали на север, через центральный Уэльс, прелестный край, исполненный старинной простоты и доброты, так редко встречающейся в людях. Я уже слышал об этом озере и твердо решил поехать туда и, если можно, поблизости заночевать. Единственное достоинство автомобиля - он позволяет осуществлять подобные прихоти. И вот мы уже мчимся на север и видим, как все величественнее становятся холмы и как небо темнеет у нас над головой. Остановившись выпить чаю, мы слышим разговоры об оползне, о том, что как раз там, куда мы держим путь, недавно смыло во время бури дорогу. Но мы уже твердо решили: погибнуть, но увидеть озеро. (Это настроение - единственное, что спасает душу автомобилиста, без него он был бы сущим зверем.) Мы отыскали на карте некое подобие дороги и вскоре уже тряслись по ней. В двух- трех последующих часах было нечто гомерическое.