У самого Черного моря. Книга II

Из таких мгновений и дней складывается лучшее в человеке. И это лучшее не уходит со временем: оно откристаллизовывается в характере, меняя и возвышая его: человек, взявший большой перевал, не растеряется на малом и, если даже силы у него поубавит возраст, он постарается не показать этого, остаться верным той, давным давно взятой высоте.

Не только для меня — для сотен и сотен людей, с которыми мы тогда шли рядом, таким святым и сокровенным навсегда остался Севастополь. Страшен в своих ранах, боли и ненависти был он тогда — наша легенда, наше сердце, любовь наша — Севастополь.

Мы покидали его!

Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, что мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистские дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас.

Мы видели корчащуюся в огне Графскую пристань, развалины его когда-то словно сотканных из легенд и героики проспектов, иссеченную осколками бронзу памятников, развороченные, вздыбленные, несдавшиеся бастионы.

Он был весь, как свое, задыхающееся от боли сердце. Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где говорится о том, как «последний матрос Севастополь покинул…». Мне мерещились могилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающиеся в последнюю, легендарную свою атаку.

Для отдыхающих Черноморье сегодня — край голубого марева и солнца, нежной аквамариновой воды.

Для меня навсегда — это ревущее небо и стонущая земля. Десятки прибрежных полосок, каждая из которых обильно полита кровью.

Иногда такую кромку берега называли Малой землей. Иногда — Этильгеном или Херсонесом, Севастополем или Новороссийском. А по существу, это были большие и малые Севастополи. Ибо имя это вместило в себе все: и мужество, и стойкость, и невиданное в истории самоотречение.

…Когда мой самолет вышел со стороны моря к Приморскому бульвару и я увидел Памятник кораблям, затопленным в первую оборону Севастополя, подумалось, что все это сон, который сейчас, через минуту, кончится.

Но вот ударила одна зенитная батарея, вторая. Со стороны солнца пикировали два «мессера». Сон, действительно, кончился. Только в ином смысле. Нужно было принимать бой.

Так открылась еще одна страница нашей фронтовой книги. И никто не мог прочитать на ней тогда, что ждет его хотя бы в ближайшие два часа. Но она, эта страница, все равно была непохожа на все предыдущие: иной высший смысл приобретало все, чем мы жили. Советский солдат шагнул к Севастополю. Но об этом — другой рассказ.

_{Новороссийск — Москва 1969–1970 гг.}