У самого Черного моря. Книга III

Невозможно описать, что собой являла в тот день прибрежная полоса полуострова. Даже на воде — трупы.

Нет ни единого клочка земли, который не был бы завален останками «непобедимых солдат гитлеровского рейха».

Вот оно — возмездие. За поруганный Севастополь. За руины тысяч городов и сел. За виселицы в Ялте. За Бекровский ров в Керчи, где пулеметами уложили не одну тысячу мирных жителей. За разрушенную Феодосию. За муки наших матерей, жен, сестер.

Нет, я слишком многое видел за последние годы, чтобы жалеть тех, кто лежал тогда на мысе Херсонес.

Окаменело сердце. И кроме жажды мщения, мщения и еще раз мщения, пожалуй, там ничего тогда не оставалось…

* * *

«Это вам за все, за все!» — думал тогда каждый.

За 27 306 расстрелянных, повешенных, сожженных гитлеровскими палачами военнопленных и граждан города.

За разграбленный и загаженный Владимирский собор, где фашисты надругались над прахом Нахимова и Истомина, Лазарева и Корнилова.

За изуверство, с которым фашисты разбили могилу Шмидта и его соратников, а останки героев разбросали по кладбищу…

Иду до боли знакомыми местами. Словно оставил их только вчера.

Останавливаюсь у огромной воронки. Да, она сохранилась. Только наполнилась водой. Здесь оборвалась жизнь нашего комиссара Михайлова.

Холмики — все, что осталось от капониров, где мы когда-то прятали свои «яки».

Та же, покрытая железным панцирем из осколков, земля. Вспомнилось, как взлетели мы тогда и из-под колес стартующих истребителей с визгом разлетались эти осколки.

Развороченные груды бетона и стали на месте знаменитой тридцать пятой береговой батареи. Сколько хлопот доставила она гитлеровцам тогда, при штурме Севастополя!

Сохранились даже землянки техсостава. Саманного домика, который когда-то занимала соседняя эскадрилья — «кудымовцы», в Казачьей бухте уже не существовало: груда пепла, обожженные доски.

Вот по этому обрыву любил расхаживать наш комиссар — «батько Ныч», поучая молодых летчиков: «Маяк оставляйте левее… Справа — камни…».

Вот здесь, по заросшей бурьяном балке мы бродили с нашим командующим, генералом Остряковым, обсуждая боевые задания.

Какой-то физически ощутимой болью сжало сердце: скольких боевых друзей уже нет! И их не воскресить, не поднять из земли и со дна моря. Не показать эту потрясающую картину возмездия…

Да, 30 июня 1942 года последний наш самолет покинул Херсонес. В Севастополь вошли немцы. Два года прошло — вот я снова стою на этой земле, где пролито так много крови моих товарищей.

Да, все это было здесь, на этой земле.

Ты достоин бессмертной славы, мыс Херсонес.

И мне не было жалко тех, кто шел в колоннах пленных. Я думал тогда о возмездии.

Уже после войны ко мне попал дневник немецкого солдата, которому чудом удалось эвакуироваться из Херсонеса, но все же сложившего голову под Кенигсбергом.

* * *

«…Многое я перевидел за войну, но такого ада, как при нашем бегстве из Севастополя, а затем из Херсонеса, нигде не было.

Трудно нормальной человеческой психике все это представить. Обычные понятия: артобстрел, бомбежка, бой, испытания здесь не годятся. Мы испытали не артобстрел, а сокрушающую все на своем пути стальную лавину. Русские самолеты превращали в месиво все, что собралось на полуострове. В воду летели танки, машины, орудия. Летели они и в воздух.

По морю плыли сотни трупов моих товарищей, еще так недавно чувствовавших себя в безопасности на „Русской Ривьере“, как мы называли Крым».

Да, они мечтали прочно обосноваться на «Русской Ривьере». Газеты рейха соревновались в изобретательности, описывая «Новую жемчужину империи», «Надежный авианосец», «Ворота Кавказа», «Ключи к Баку», «Нож, приставленный к сердцу Каспия», «Преддверие Ближнего Востока», «Путь в Индию»…

Теперь им оставалось предаваться только горестным воспоминаниям. Все было потеряно — и «нож», и «ворота», и «ключ», и «путь».

* * *

Леонид Соболев вступил в Севастополь вместе с нами. И написал обо всем увиденном сразу.

Но разве только гордостью победы проникнуты его строки. Гордость эта неотделима от горечи: «В благородном молчании доблестной воинской смерти лежал передо мной великий город Черноморского флота, уничтоженный немцами, но не сдавшийся. Я смотрел на его руины и думал о том, что дивная слава Севастополя будет вечно жить в сердцах людей.

Город на скалах — он сам стоял в двух оборонах, как скала. Город у моря — он сам несет в себе душу моря, бессмертную, гордую и отважную. Город южного солнца — он сам сияет в веках ослепительным блеском военной доблести.

И вот что осталось нынче от него: скалы, море да солнце. Да бессмертная слава, которая возродит эти груды камней».

* * *

Итак, с гитлеровской группировкой в Крыму было покончено.

Наш вклад, летчиков, в эту победу был и весомым, и зримым. Несмотря на то, что советская авиация в операции по освобождению Крыма имела решительное превосходство над авиацией противника, в ходе боев, вплоть до освобождения Севастополя, ей пришлось вести напряженную борьбу за господство в воздухе. Иначе нельзя было рассчитывать на эффективную поддержку наступающих войск.