Читаем У себя дома полностью

У себя дома

Наконец Ольга гикнула, швырнула платок и пошла. Они работали ногами старательно, серьезно и безразлично глядя друг на друга, а Тася Чирьева вдруг взвизгнула и запела пронзительным гортанным голосом так, что казалось, у нее полопаются связки:

Ах, милка моя,Чем ты недовольна?Хлеб на полочке лежит,Не ходи голодна!

Всем это показалось очень остроумным, все за хохотали, и Галя тоже.

Иванов вытащил аппарат и пытался снять пляшущих, хотя лампочка горела слабо и в избе было полутемно.

Тася с каким-то ухарством, с вызовом прошлась, задевая сидящих мужчин:

Меня милый не целует,Опасается поста.А любовь без поцелуя,Что собака без хвоста. И-их!..

Ольга немедленно ответила:

Вот каки у нас ребята,Что собаки вякают:Целоваться не умеют,Только обслюнякают.

Гармонист раскрыл пасть и заревел глупо и пьяно:

Девочки, такая мода —Поясочки лаковы.Девочки, не зазнавайтесь,Все вы одинаковы.

И так это началось. Ольга и Тася вспотели, с гармониста тоже пот лился градом, но никто не останавливался, и все они были с серьезными лицами, и это длилось бесконечно долго.

За это время кто-то успел налить Гале еще две рюмки. Она их выпила легко, почти не заметив, только потом опять набросилась на бычки в томате и подскребла банку дочиста.

— Что ж ты убежала? — спросил Костя грустно. — Чего ж драться-то? Сказала бы — ну, и все.

Галя посмотрела на него, и он вдруг показался ей таким добрым, ласковым, славным; ей страшно захотелось его поцеловать по-братски; она даже испугалась, хотя и была пьяна. Костя взял ее руку и рассматривал красные полосы от кнута.

— Болит?

— Нет.

— Если тебе нравится, приходи в лес, я тебя не трону, — сказал он. — Я тебя не понял.

Она чуть не заплакала от благодарности — за то, что он так хорошо сказал, что он такой добрый и спокойный, как сам лес. Она сказала:

— Я буду иногда приходить.

Гармонист посмотрел на них, сделал глупое лицо и заорал:

Полюбил я ту ТатьянуНе то сдуру, не то спьяну!

Костя добродушно ухмыльнулся, махнул рукой. Галя тоже смеялась. Ей было хорошо. Танцующие, наконец, повалились, и гармошка умолкла. Гармонисту поднесли стакан водки.

Баба Марья, которая, сложив руки на груди, сидела тихо, как мышь, вдруг протяжно запела приятным печальным голосом, сильно окая:

Огни горят, костры пылают,В вагонах все спокойно спят,А паровоз там мчится тихо,Колеса медленно стучат.Один солдатик, всех моложе,Шинель на грудь его легла, —Ах, мать, зачем меня родила,Зачем в солдаты отдала?

Она всхлипнула и зарыдала, и все бабы принялись ее успокаивать. Но она плакала, и все были пьяны — на столе в графине почти ничего не осталось, а бутылки из-под водки давно валялись на подоконниках.

Иванов, хитро улыбаясь, потянул к себе творог в тарелке и сказал:

— Вороне где-то бог послал по блату сыру…

И Гале это показалось таким смешным, ну, смешнее всего на свете. Она громко, неприлично расхохоталась, но никто и не вздумал обратить на нее внимание.

Тася опять пошла стучать каблуками, выкрикивая: «Раздайся, народ, меня пляска берет!» И все говорили, что-то доказывая, проклинали бывшую заведующую, костили Иванова, тут же оборачиваясь к нему и похлопывая по плечу:

— Ты не обижайся, Иваныч, мы ведь по-свойски.

Он не обижался, кивал головой и тихо съел всю тарелку творогу.

— Люблю творог! — доверительно сказал он Гале. — Эт-то еда! А тебя замуж отдадим, дай срок, гулять будем, пить будем. Правильно я говорю?

— Правильно! — подтвердила Галя.

Люся Ряхина сказала:

— Боже, до чего я пьяная, в Иванова влюбилась, тьфу!

Пошла в сени, забрала сестру и ушла. А Иванов упал головой на стол и захрапел. Подпасок Петька мирно спал на кровати.

Костя один казался не пьяным, распоряжался и наводил порядок, и за это Галя полюбила его еще больше.

— Ольгу надо домой довести, — доверительно сказал он Гале. — Эти доберутся, а ей далеко. Я пойду.

— Я тоже! — сказала Галя.

— Как хочешь. Тогда я и тебя отведу.

Он поднял Ольгу со стула, поставил перед собой и сказал: