У себя дома

Некрашеный пол избы был из широких досок, между которыми образовались такие щели, что приди кто-нибудь на тонких каблуках — ушел бы без них.

Вдоль стен стояли длинные грубые скамьи, а на стенах висели пожелтевшие сельскохозяйственные плакаты. В углу имелся стол с подшивками двух газет и почему-то журналом «Советский воин». Иногда кто-нибудь листал их от скуки, но, как правило, самый свежий номер был недельной давности. Всем этим делом заведовала жена Иванова; по существу, ее функции сводились к тому, что она приходила и отпирала висячий замок, а иногда не приходила и ее искали по всей деревне.

Самыми стойкими посетителями клуба были мальчишки десяти-пятнадцати лет. Они приходили первыми и уходили поздно. Трудно сказать, что их привлекало. Они сидели рядами вдоль стен, вскакивали, бегали на улицу, бузотерили, пищали, квакали и выключали свет.

Другой категорией постоянных посетителей были старики. Эти приходили с палками, прочно усаживались на одни и те же любимые места и высиживали до полуночи, иногда крича что-нибудь друг другу на ухо, а то молча. Большим событием вечера было, если удавалось расшевелить кого-нибудь из них. Сидит дед, сидит, потом лихо вскрикнет, шваркнет шапку об пол и пошел топтаться криво-косо на потеху мальчишкам и всему обществу. Об этом вспоминали несколько дней.

Гармонистом обычно был «муж» Людмилы, умевший играть только «та-ра, ти-ри», и под эту нехитрую музыку честной народ ухитрялся танцевать все. Иногда случались заезжие гармонисты из других сел. Это устраивалось заранее, по обдуманному плану. Перед этим девушки целый день шушукались, покупали в складчину пол-литра, кто-то ехал в другое село, кто-то завлекал, и вот гармонист торжественно являлся. В такой вечер приходили даже женатые.

Женатые обычно в клуб не ходили. Негласно считалось, что клуб — это место знакомств, где присматриваются друг к другу. Ну, а коль уже поженились, то ходить в клуб странно. Замужние женщины сразу становились чинными, мужчины блекли и начинали танцулькам предпочитать выпивку. Женатики смотрели на клуб и всякую шушеру, которая туда ходит, свысока, удостаивая своим посещением разве что ради приезжего гармониста.

По вторникам и субботам в клубе пускали кино. Тогда уж шли все без различия, набивалась полная изба. Но механик всякий раз скандалил и кричал, что не начнет пускать, пока не купят двадцать билетов — это был его минимум.

Войдя в клуб, Тася почувствовала себя, как рыба в воде, вскрикнула: «Их, их!» — и пошла танцевать, выкомаривая перед матросиком.

Галя осмотрелась и увидела в углу, у стола с газетами, Костю. Он стоял спиной и разговаривал. Девушку она опять не видела.

Тогда она прошла в другой угол, увидела ясное, улыбающееся Костино лицо и увидела ту, с которой он говорил. Это была Людмила-птичница.

Галя села на скамейку и стала ждать. Но Костя и не думал ее замечать. Когда матросик заиграл какой-то модный чарльстон, Костя с Людмилой стали танцевать. Танцевали они польку. Очень долго танцевали. Людмила вся таяла и толкалась о Костю грудью.

Галя почувствовала себя очень неловко и странно. Она сидела, как чужая, скамья по обе стороны была свободна. А Тася уже оказалась рядом с гармонистом, развязно положив ему руку на плечо, что-то щебетала, пронзительно хохотала.

Так прошел час, наверное, как показалось Гале. Потом Людмила накинула платок и ушла. Костя постоял и тоже ушел, но вернулся сейчас же и прямо направился к Гале.

— А, привет! — сказал он. — Станцуем?

Она положила ему руку на плечо, но танцевалось плохо: она все время почему-то заплеталась. Засиделась, видно. Костя был хороший, внимательный и ласковый. У нее опять отлегло от сердца.

— Что такая скучная? — спросил Костя. — Опять думаешь? Охота тебе задумываться!

— Вы все учите меня не думать, — с досадой сказала она, — я неспособная, не получается.

— Иди ты! — вдруг грубо сказал он. — Надоело мне твое рассуждательство.

Если бы он этого не сказал, она бы ни словом не попрекнула его за Людмилу и вообще забыла бы этот тягостный час, и все было бы по-прежнему, но эта неожиданная грубость и холодок задели ее. Она возразила:

— А может, мне еще больше надоела твоя бездумность?

— Пожалуйста! Мне наплевать.

— Нет, не плевать, — сказала она, чувствуя, что ее заносит, но не имея сил остановиться; теперь ей было уже страшно обидно за то, что он привел Людмилу в клуб, а не ее. — Нет, не плевать. Ты живешь, не думая, а придет пора об этом пожалеть.

Он с иронической улыбкой смотрел на нее.

— Да! — воскликнула она, сама не зная, что говорит, но желая любой ценой уязвить его. — Будь я такой здоровенной, не сидела бы у стада в рваных опорках, а водила бы комбайны!

— Ого!.. — сказал Костя. — Это уже разговор. Ну-ну!

— Ты такой силач, бык, — говорила Галя, уже пугаясь своих слов, — живешь, как скот, нажрался, баб себе в лес водишь, а потом валяешься и в небо смотришь. Что ты там видишь, спрашивается!

— Вороны летают, — пошутил Костя.

— Там такие парни на ракетах летают, а ты — как жаба в болоте. Вот так!

— Ну, — сказал Костя. — А мне все равно.