У шоссейной дороги

У Кузьмы Власовича сильно разболелась нога. Он уехал домой и вот уже целую неделю я один, как рак-отшельник. Пока работаю, не замечаю часов, порой даже забываю о еде. А к вечеру, когда блекнут тени и из лесу наползают синие сумерки, приходит легкая грусть, и хочется с кем-нибудь переброситься двумя-тремя словами. Но что поделаешь? Тут уж Адам становится моим лучшим собеседником, вернее слушателем. Что бы я ни делал — сколачиваю рамки, наващиваю их на столике под березами, варю ужин — всегда разговариваю с Адамом, а он очень умно посматривает на меня, повиливает хвостом. Перед ним можно полностью открыть душу.

Вчера после полудня я взглянул на горизонт. Он синел тяжелой тучей. Высоко над лесом, как щепки в водовороте, кружились грачи.

Стало прохладно. Вдруг где-то за лесом неожиданно резко громыхнуло небо. Скоро польет!

Адам прыгал, припадал к земле, виляя хвостом. Я отпустил его с поводка, насобирал в кустах сушняка, разжег костер и повесил на палку задымленный котелок с водой. Сижу на земле, обхватив руками колени, и думаю о Марине, о Кузьме Власовиче, о Дмитрии Ивановиче, обо всех. Они втягивают меня в свой круговорот жизни, занимают мой ум, хотя я и не хочу этого. За присмиревшим озером, лязгая на стыках рельсов, пронесся поезд. Далеко за моей спиной слышится глухой удаляющийся грохот колес. В лесу уже потемнело. Над головой нависли тяжелые тучи. Они клубились, разрастались и расползались по сторонам. Вспыхнули зубчатые верхушки деревьев. Сверкнула молния и раскатисто загрохотал гром. Небо вздрогнуло и, расколовшись где-то выше туч, обрушило на лес, на землю, на меня потоки холодной воды. Костер сразу же погас. Адам забрался под свою корягу. Я вбежал в домик, раскрыл окна.

Дождь плясал по крышкам ульев, по траве, пригибая головки цветов к земле, а потом по лужам. Плясал так, что на воде вздувались и тут же лопались большие пузыри. Все вокруг обрадованно шумело. Вода кипела в ручейках. Потом дождь устал ликовать, и вода стала тихо капать с листка на листок. Я не заметил, как задремал у окна.

Проснулся, когда дождя уже не было. Над озером, над темной мерцающей водой висела круглая и сверкающая луна, словно медаль, отчеканенная из чистого серебра. Звенело в ушах от ночной тишины. Я высунул голову из окна. Темный лес, цветы в траве и слюдяное озеро дремали. За моей спиной, где-то в подполье, мышь осторожно грызла свой нескончаемый сухарик. Я сидел, прижатый к окну тьмой и одиночеством. Мысленно смотрел на себя со стороны, как на двойника. Зачем здесь этот молодой человек? Какую пользу он приносит людям? Вот, наверное, те, что жили до меня здесь, не выдержали именно в такую минуту и сбежали.

Утром я купался около Рыжего Камня. Кто-то подъехал к озеру на мотоцикле. Женщина в светлом плаще помахала мне рукой. Тоня!

— Здравствуй! Не ждал? — улыбается и лукаво смотрит.

— Нет, Тоня. Не ждал. Как ты добралась?

— По бровке. Дорога-то травянистая. Да земля уже всюду проветрилась. Ездить можно.

Я вышел из воды, оделся.

— Поезжай на пасеку, а я тоже искупаюсь, — сказала Тоня.

Я завел мотоцикл. В люльку заскочил Адам (он приучен ездить в люльке), и мы покатили к домику. Зачем приехала Тоня, одна, без Кузьмы Власовича? Разве продукты привезла? Надо напоить ее чаем.

Разжег костер, повесил на жердочку закопченный котелок.

— Вот я и на пасеке, — сказала Тоня, возвращаясь с купания. — И ты не сердишься. Можно в гамаке покачаться? Ты сделал его из сетей? Не порвется? Хорошая штука. — Она явно дразнит меня.

— Почему одна? Где Сергей Дмитриевич? — спрашиваю, злясь на себя за эти вопросы, на Тоню — за игривость.

— Сережа на работе. Где же он должен быть? — невозмутимо отвечает Тоня.

Я подошел и начал покачивать гамак. Она прищурила глаза, по-прежнему лукаво улыбаясь. Я чувствую себя неловко и пытаюсь хоть что-нибудь сказать ей:

— А почему не приехал Кузьма Власович?

— Завтра суббота. Он топит баню. У нас своя баня, ты видел? Сергей Дмитриевич очень гордится этой баней. Тебе надо поехать, помыться, попариться. Любишь русскую баню? Там будешь и ночевать, а я останусь здесь, наведу в домике порядок, выбелю стены, полы помою, белье постираю.

— Не боишься одна?

— Кого бояться? Адам со мной, ружье. Я привыкла. Ты будешь жить там субботу и воскресенье. Поможешь дрова распилить. Поезжай!

На прощанье она протянула мне руку. И это сделала намеренно, чтоб смутить меня.

За колком по дороге в сторону города шла Марина, ведя велосипед.

— Марина! Ты откуда? Где была? — удивился я.

Она вопросительно посмотрела мне в глаза.

— На пасеке. Да-да. Не стала вам мешать, — гордо откинула голову.

— Ты видела, как я качал Тоню? — я покраснел.

— Только не подумай, что ревную и приходила к тебе на свиданье. У меня достаточно гордости.

— Но ты все же приехала…

— Чтоб поговорить с тобой.

— О моей работе?

— Нет. В областном центре обратили внимание на мои рисунки в газете. Вчера приехал один товарищ из Союза художников и листов двадцать отобрал для выставки…

— Так это же чудесно! Поздравляю!

— Не спеши. Я не дала ему рисунки. К чему? Не собираюсь быть художницей.