У шоссейной дороги

Я рассказала ему, что мой брат живет в Болотном поселке, что он когда-то был в плену, в Германии, жил в батраках у какого-то барона и научился там говорить по-ихнему. Карл обрадовался, вскочил со стула:

— Очень корошо. Тащийт его сюда, я взирайт на него. Это очень корошо!

Они познакомились. Через этого Карла брат узнал, что гитлеровцев все больше и больше беспокоят партизаны, и поэтому они решили согнать всех мужчин из деревень в одно место, за колючую проволоку, в концлагерь.

Недалеко от моей хаты был перекинут через речку деревянный мост. Его охранял постовой, поляк. В будке сидел. Смешной такой дядька: высокий, худой и сутулый. Усы длинные, как у таракана, и прокуренные, прокопченные табачным дымом. Не выпускал цигарку изо рта. И хоть он тоже по злой воле служил фашистам, подчинялся им, но был честный и умный человек. Заходил к нам еще чаще, чем Шульц. Встречаясь, они рассказывали друг другу, какие яблони растут в Германии и какие в Польше, где вкуснее картошка и как надо ухаживать за скотом.

Как-то Петя прибежал с речки, где он купался (а в это время во дворе на завалинке беседовали Шульц и Вишневский) и незаметно для гостей отозвал меня в сторону:

— Мам, в огороде под ракитой сидит незнакомый человек.

— Что ему надо?

— Просил меня узнать, есть ли у нас кто-нибудь посторонний?

— А ему какое дело?

— Прийти хочет сюда.

— Пусть идет.

— Наверное, боится.

— Пусть тогда сидит под ракитой. Волков бояться — в лес не ходить.

— Но, мам…

— Мне нет дела до незнакомых.

Наконец Шульц и Вишневский ушли. Я невольно подумывала о том человеке, который сидел под ракитой. Зачем я нужна ему? Вечером, когда я доила во дворе корову, меня кто-то позвал из-за угла землянки.

— Можно к вам?

— Тю, перепугал. Ты кто?

Это был невысокого роста, сутулый человек в сером, из грубого брезента плаще. Глаза пронзительные, колючие. Он остановился около меня и, наклонившись, сказал тихо:

— Я свой. Додаивай корову, я войду в дом. Здесь могут увидеть.

Я додоила, проверила запор в калитке и тоже вошла в дом.

— Ну, что тут за своячок объявился?

— Я, Ариша, от партизан. Тебе есть поручение.

Слишком откровенно он начал разговор.

— От каких партизан? — спрашиваю. — Какое поручение? Кто ты такой? У тебя на лбу не написано. Что ты за посол? Я не собираюсь идти в партизаны: у меня дети, я должна их уберечь и вырастить.

— Успокойся. Никуда не надо идти. Поглядывай, что на шоссе делается, какие танки идут, сколько? Мы будем поддерживать с тобой связь. От немцев не отворачивайся.

Поглядела я на него внимательно: страшно усталый, несимпатичный, силится скривить улыбку, чтоб как-то я смягчилась.

— Иди-ка ты, мил человек, туда, откуда пришел. У меня своей заботы хватит. Ты ошибся адресом. Иди к соседу Кирюше. Его жена Праскута целые дни сидит у окна, поджидает, когда полюбовничек вернется. Пусть заодно и танки считает. Ожирела баба от безделья.

— Кирюша с Праскутой не подходят, не те люди.

Вижу, он правильно понимает моих соседей. Не те люди, нельзя на них положиться. Вслух говорю:

— У меня тоже особой метки нет.

Он вздохнул, задумчиво посмотрел на меня:

— Зря. Я понимаю тебя. Ты все же поглядывай на дорогу.

— Когда мне этим делом заниматься?

— Мам, давай я за тебя буду, — сказал Петя.

— А ты зачем здесь? Еще проболтаешься… повесят нас.

— Ни за что! Я ведь не маленький!

— Я ему верю. Он вполне справится, — сказал незнакомый человек. — Ариша, можно к вам прислать на квартиру одноглазого сапожника. Тихий человек, безобидный.

— Так, может, вы не за танками приходили, а чтоб устроить этого человека?

— Пусть будет так.

— У меня тут часто бывают посторонние.

— Что поделаешь? Может, это и хорошо! Больше доверия.

— Присылай. Документы есть у него?

— Документы в полном порядке. Брат вашего покойного мужа из-под Москвы.

Я вдруг вспомнила, что в нашем альбоме в самом деле есть фотография деверя, то есть брата моего покойного мужа с черной повязкой на левом глазу. В жизни я с ним никогда не встречалась. Был слух, что он тоже давно ушел на тот свет.

— Значит, новый родственник объявился. Воскрес?

— Вероятно. Так надо, Ариша. Будем считать, что родственник.

— Петя, неси альбом… Вот мой деверь. Похож на сапожника?

— Это почти один и тот же человек. Хорошо, что сохранилось фото… А письма есть?

Я нашла два письма. Он взял их, чтобы изучить почерк и содержание. Обещал вернуть. Уходя, сказал Пете:

— Ты понимаешь, что обо всем, что видел и слышал — ни одному человеку.

— Я — как мама. Кремень! Умею язык за зубами держать.

— Хороший у тебя сын, Ариша. До свидания.

Он ушел, а я даже забыла спросить, как его зовут.

Забыла сказать, что когда с Ульяшей вернулись в родную деревню, то нас засыпали новостями, так иногда человека засыпают в шутку зерном на току: по горло. Перво-наперво Ульяше сообщили, что ее сын, бывший студентик, стал переводчиком у немцев. Ульяша побледнела, захлебнулась воздухом, уставила на меня испуганные дикие глаза и начала оседать на землю. Такого с ней никогда не было. Я привела ее в чувство. Она долго сидела на земле, рыдала и не смотрела на людей.