У шоссейной дороги

— Кушай, матка! — Языком причмокивает. — Гут, гут!

Ах, чтоб тебя разорвало, сам бы попробовал проглотить, изверг! Насильно толкает ложку. А сало было с запашком.

— Ак! — вырвалось у меня из горла. Чуть не сорвало. Не могу, хоть убей. Тошнит. Я ложку выбила из его рук. Он приткнул автомат к моей груди, забормотал, видно, заругался. Дети в один голос кричат:

— Мамочка, ешь, а то он постреляет нас.

Если бы я знала, что он хочет проверить, что сало не отравлено, то разогрела бы жир и выпила его или намазала на хлеб и съела бы.

— Кушайт, матка! — снова кричит немец.

Я зажмурила глаза и проглотила пол-ложки. Он осклабился.

— Корош, матка, корош, — и ушел с кринкой. Теперь он был спокоен: слопает сало и жив останется.

А потом под вечер опять пришел, показывает мне руками: мол, иди корову подои. По-русски — ни бельмеса, но я понимаю, в чем дело.

— Злыдни вы проклятые, собаки! — кричу. Он ведь все равно ничего не понимает. — Чума бы вас забрала..

Захотелось хоть криком облегчить душу.

А он кивает головой и лепечет, даже улыбается:

— Гут, гут, матка, — разводит руками и понукает, чтоб я брала ведро и шла доить корову. Она паслась за пригоном.

— Иди сам дой. Чтоб у тебя руки отнялись.

Немчура, как комары, напали на мою корову. Один отойдет, другой подходит, требует молока. А где я возьму его?

— Нечего доить, — говорю. — Вымя пустое. Утром приходи.

— Гут, гут! — тянет меня к корове. Ну что ты будешь делать с ним. Я не сильно дрожала перед немцами, не собиралась становиться перед ними на колени. Пусть, думаю, умру, но пятки лизать не буду.

Вижу: корова начала мочиться. Я показываю ему:

— Подставляй котелок, фриц, напьешься вволю.

Ох, как он заорал на меня, забрызгал слюной, сразу смекнул, о чем речь. А я говорю:

— Что я могу сделать, где я возьму молока?

Он ругается, а я повернулась и пошла к хате. И тут он сбил меня с ног, озверел и начал душить. В голове мелькнуло: вот пришла моя смертынька. Пропадут дети. А рука немца вдруг обмякла, и он ткнулся в землю. Над нами стоял Егор Иванович с окровавленной финкой в руке. Я все поняла и вконец растерялась. Подхватилась и бегу за ограду: не идет ли кто? Не дай бог, увидят… Мы заволокли немца в землянку. Здоровенный был. Я запрягла лошадь, взвалили труп на телегу, забросали мусором и отвезла его в овраг. Там он покоится до сих пор. Натерпелась же я тогда страху!

— Арина Емельяновна, — спросил как-то Егор Иванович. — Как вы думаете, завтра к вам пожалует майор Клаус Штельцер пить квас?

— В одиннадцать утра будет здесь. Он всегда точен.

— Что ж, подготовимся к приему гостя. Я с ним должен поговорить.

— Вы с ним?

— Да. Надо ребят отправить в Болотный поселок к дяде. Пусть там денек погостят.

— Что-нибудь серьезное?

Он кивнул головой.

— Я сама уведу детей. Переночую у брата.

— Правильно! Чтоб мальчишки не догадались, что мы их выпроваживаем.

Брата я не застала дома. Его накануне немцы отправили в концлагерь. Я сразу подумала, что майор Штельцер приедет кстати. Надо попросить его, чтоб он помог освободить брата. Утром пришла домой, корову подоила, лошадь спутала на ляге за огородом. И что бы ни делала — все думала о брате и майоре Клаусе Штельцере. Я уже много переделала, а Егор Иванович все еще не появлялся из своей комнаты. Что с ним?

— Егор Иванович, вы живы? — спрашиваю, приоткрыв дверь.

— Жив! Куда я денусь?

Передо мной появился стройный немецкий офицер, слегка похожий на Егора Ивановича. Он был весь в орденах, как тот Штельцер. Напугалась.

— Арина Емельяновна, не пугайтесь. Это я — Егор Иванович. Я просто переоделся, чтоб в приличном виде встретить гостя.

— А где черная повязка?

— Зачем она?

— Так вы не одноглазый?

— Как видите!

— А вы не немец, случайно? В этом мундире вы очень похожи на немца.

— Ну что вы! Я — русский! Но говорить с Штельцером буду на немецком. У меня тут еще два помощника, мои товарищи. Вы не пугайтесь. Так надо.

Часов в одиннадцать дня у моего дома остановилась машина. Шофер вылез, а Клаус Штельцер остался в кабине. Это насторожило Егора Ивановича. Дело, которое было задумано, могло сорваться. Не шофер нужен был, а Штельцер. Шофер с фляжкой в руках вошел в дом. Послышалась возня, глухой вскрик — и все затихло. Штельцер ждал минут десять, начал нетерпеливо поглядывать из кабины во двор, а шофера все нет. Где он пропал? Наконец Штельцер не выдержал и сам направился в дом. Я встретила его у порога. Он почти не взглянул на меня, спросил:

— Где шапер?

— В кухне, — говорю. — Иди туда.

Он шагнул через порог, и в этот момент перед моим носом кто-то захлопнул дверь. Я осталась в сенях. Там в кухне опять зазвучали сердитые отрывистые немецкие голоса:

— Хенде хох!

Началось, думаю.

Я выбежала во двор. К ограде подкатили два больших грузовика, в них сидели немецкие солдаты в касках, с автоматами в руках. Они кого-то ждали. Уж не Клауса ли Штельцера?