У шоссейной дороги

— Верно, не убежать нам, — сказала одна, приближаясь ко мне. — Что делать?

— Куда бежать, на чем бежать? — повторяли другие. — Помоги, спаси. Все отдадим.

— Да вы что? Я не богородица. У меня вон трое детей и дом сожгли ваши…

Меня такое зло разобрало, что я готова была броситься с кулаками на этих растрепанных, плачущих и причитающих баб. Одна из них, худая-прехудая и, видно, злая-презлая, смотрела на меня огненными сумасшедшими глазами и ехидно улыбалась, показывая золотые зубы.

— Вот… у тебя кто муж? — спросила я.

— Ну, полицай! И у нее — тоже, и у нее… Тебе-то что?

— Когда ваши мужья-полицаи стреляли в людей — вы плакали, вы защищали невинных: детей, стариков, женщин?

Тут затрещал и подкатил мотоцикл. На нем сидел власовец, который (я сразу его узнала) ночью со своим другом Гришей грабил меня и сжег мой дом. Тощая ведьма с золотыми зубами бросилась к нему и, показывая на меня пальцем, закричала:

— Вон большевичка. Она немцев гадами называет. Убей ее, Данило, убей!

— Отстань, — грубо оттолкнул он ее. — Чужими руками жар загребать. Они и есть гады. А ты падло вонючее. Тебя убить можно за золотые зубы, а у нее, кроме детей, ничего нет.

— Ах ты, пес бродячий. Тогда убей меня.

Я с детьми убежала за землянку. Да разве там спрячешься? Данило, засунув ладони за ремень, на котором висел наган, важно так подошел к черноглазой женщине. Она стояла около брички, сверху обтянутой брезентом. Там возились дети. Женщина выжидательно и строго смотрела на Данилу.

— Здорово, Зося. Ты не рада мне?

— Своих забот полно. Хуже цыган живем.

— Где твой? Уж не сбежал ли?

— Гриша? Куда, зачем? А дети и я кому нужны?

— Куда и зачем — он знает. Дети никому не нужны. А ты еще имеешь цену. Одни глаза чего стоят…

— Не дури. Случилось что?

— Случилось. — Данило отпил из фляжки. — Где твой? Не виляй хвостом.

— Не знаю. В деревне, наверно.

— А может, за конями ушел?

— Понятия не имею. Дети, перестаньте галдеть.

Данило залез на козлы-сиденье в передке брички, встал во весь рост и, окинув невеселым взглядом весь этот табор беженцев, крикнул неимоверно сильным голосом:

— Люди, слухайте меня! Немцы транспорта не дають. Сейчас им не до нас. Спасайся, кто как может. Прячьтесь, разъезжайтесь, бегите в лес, а то вас большевики перестреляют. Или — за немцами — лизать им зады.

— Вы только послухайте, шо он брешет!

— А ты отказываешься лизать? — спросил кто-то.

— У меня свои планы, я переформируюсь. В Америку подамся.

— Предаешь нас…

— Цыц, стерва! Подкошу, не моргнув глазом. Не впервой…

Он спрыгнул на землю и снова отпил из фляжки.

— Где наш баул? — спросил у Зоей. — Давай сюда. Быстро! Ну!

— Какой баул? — замялась она и заулыбалась заискивающе. — Ты что, Данило?

— Ну, саквояж. Ты что дурой прикидываешься, запамятовала какой? Или тебе мозги вправить, прочистить их? Я это в два счета. Рука не дрогнет.

Бабы, глядя на эту сцену, зашептались:

— У них в дорожном ящичке награбленное добро: серебряные и золотые вещи, часы, ложки, кольца, серьги и зубы от убитых. Зося сама хвастала.

— У Гриши спрашивай. Придет… тогда. А моя хата с краю, — отпиралась Зося.

— Зося, я давно на тебя зуб грызу. Баба ты подходящая.

— Без зубов можешь остаться: поломаешь. А тебе без них трудно.

— Посмотрим. Пойдем. Поговорить надо. Здесь люди. Я тороплюсь. Не ломайся!

— Куда тянешь? Что люди подумают? — Она тянула время. Видно, мужа ждала.

— Вон в ту землянку, пока мужа нет. Или доставай баул быстрее.

— Чего я там не видела? Ты что задумал?

— Там скажу. Недогадливая! Проститься надо. А муж придет — разделим баул.

— Людей постыдился бы. Приспичило. Мне стыдно. И так пальцами тычут…

— Какие это люди? Дерьмо. Идем, — тянул он ее за руку. — Идем, а то в бричку утяну.

— Отстань от меня, ирод. Отпусти, говорю. Люди! Помогите! — крикнула Зося.

Но никто на ее призыв не откликнулся. Шептались:

— Гляньте, что главарь делает. Своего дружка жену тянет куда-то. А потом и до нас доберется. Во дожили. Ничего не свято.

— Баба завидная, — с завистью сказал толстомордый власовец с перевязанной рукой. — Баба что надо.

— Так она ж чужая, — возразила его сухопарая жена. — Злыдни ненасытные.

— Сейчас у кого сила — тот и хозяин.

— Ну, а Гришка явится, что будет?

— Волки разберутся между собой. Гришка — его холуй.

Зося ухватилась одной рукой за дышло, другой отпихивала Данилу. Он дернул ее так, что она не удержалась на ногах, упала на землю, завизжала. И опять никто не кинулся выручать ее. Данило пнул ее в бок и приставил к груди автомат. Он, видать, не любил, чтоб ему сопротивлялись.

— Сейчас умрешь, сука. Вставай быстрее.

Она тяжело встала, молча пошла к нашей землянке. А ее дети кричали из крытой брички:

— Мамочка, куда он тебя повел. Папа! Папочка, где ты? Убьет мамку.

— Замолчите, щенята. Я вас!.. — Он потряс автоматом.

Дети юркнули под полог, продолжая плакать. Данило пинком отворил дверь в землянку и толкнул туда Зосю. Кто-то хихикнул, кто-то плюнул, кто-то заматерился. Время шло.

— А вон Гриша едет! — крикнула золотозубая ведьма.

И в самом деле, кто-то на краю леса показался верхом на лошади. Сзади на поводу бежала вторая, буланого цвета лошадь.