У смерти женское лицо

Город стоял на левом обрывистом берегу реки, выходя на нее задами и (в самом центре) старым зданием какого-то техникума в окружении не менее старых четырехэтажных кирпичных домов. Асфальт, в незапамятные времена проложенный на центральных улицах, уступал место ухабистым грунтовкам, а то и откровенно песку, стоило свернуть в боковые проезды. Здесь можно было встретить мордовок в пестрых платьях и необыкновенно красивых, похожих на кольчуги украшениях из монет, на головах у них были наверчены цветастые платки, а из-под подолов кокетливо выглядывали запыленные кирзовые сапоги. У них были загорелые до оттенка красного дерева лица и смешной говор, который Катя затруднилась бы воспроизвести. Полуразвалившийся Сундуков «Опель» здесь моментально приобрел утраченный было в Москве гордый статус «крутой иномарки» и привлекал к себе внимание, показавшееся Кате совершенно излишним.

Городок, как поняла слонявшаяся без дела в ожидании условленного часа Катя, хоть и был неказист, но все же мог похвастать некоторой причастностью к истории — это было что-то такое времен пугачевского бунта и еще что-то, еще более давнее, что Катя, никогда не увлекавшаяся историей, услышав, тут же и забыла... А еще здесь родился знаменитый российский адмирал. Адмирал был похоронен километрах в десяти от города, на территории большого монастыря, в здании которого, как удалось выяснить Кате, долгое время размещалось ПТУ механизаторов, а теперь снова поселились монахи, вот уже который год усердно отскребавшие со стен келий оставленные юными механизаторами похабные надписи и рисунки анатомического свойства. Адмирал был убит во время осады Севастополя — первой осады, разумеется, и Катя долго ломала голову над тем, как они ухитрились в те неторопливые времена доставить тело в такую чертову даль да еще из осажденного города. В этом была какая-то загадка, и Катя подозревала, что разгадка так и останется для нее тайной за семью печатями.

Она забрела в ресторан, и сонная официантка, двигаясь с неторопливой солидностью идущего ко дну линкора, поставила перед ней тарелку с подсохшими, явно вчерашними, лоснившимися от подсолнечного масла, на котором их разогревали, макаронами и вызывавшим острую жалость бифштексом. Впрочем, при попытке отрезать от него кусочек жалость быстро улетучилась, уступив место раздражению. Катя попробовала горчицу, но та оказалась выдохшейся. «Все нормально, — сказала себе она, — не дергайся. Это тебе, в конце концов, не „Метрополь“.»

Она вздохнула и заказала сто граммов коньяка, четко сознавая при этом, что пить ей не следует — после бессонной ночи, на голодный желудок, перед деловой встречей, находясь за рулем, да под такую закуску... Причин для того, чтобы не пить, было множество, и потому в ответ на удивленный и осуждающий (но все равно сонный) взгляд официантки она повторила свой заказ непререкаемым тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения.

Тон сделал свое дело, отправив официантку в неторопливый дрейф в сторону кухни — хамство, как всегда, оказалось наиболее убедительным из всех возможных аргументов...

Коньяк наконец прибыл. Катя выхлебала его в два больших глотка, как последний алкаш, бросила на стол мятую купюру, отодвинула тарелку с тем, что здесь называлось едой, и вышла, не оглядываясь. «Опель» уже успел изрядно нагреться на солнцепеке. Сентябрь здесь был больше похож на август. «Континентальный климат, — подумала Катя, садясь в машину. — Жаркое лето и холодная зима с сугробами по пояс. Неплохо, если вдуматься. И никакого смога. Живи и радуйся... Хорошо, но недолго».

Коньяк гулял по телу на ватных ногах, прилагая все усилия к тому, чтобы раскрасить мир во все цвета радуги, так что Катя не вдруг попала ключом в замок зажигания.

Интересующая ее контора находилась в двух кварталах от центра города, обозначенного небольшой площадью с засиженным птицами памятником вождю и тесным двухэтажным универмагом постройки пятидесятых годов. Скромная стеклянная вывеска, гласившая, что искомое учреждение находится именно здесь, висела слева от обитой потертой коричневой клеенкой двери, которая вела в прохладные недра деревянного трехэтажного дома. Дом стоял на высоченном кирпичном фундаменте. Катя заметила, что в полуподвале, окна которого выходили в закрытые ржавыми решетками неглубокие бетонированные приямки, тоже кто-то живет. Затейливые резные карнизы давно сгнили и наполовину обвалились, а витые деревянные столбики, поддерживавшие навес над высоким крылечком, были сильно поточены какими-то жучками, названия которых родившаяся и выросшая в городе Катя не знала.