У старых окопов

— Вы вот что… Ну, это самое, не думайте там… Ну какой из меня начальник? Курам на смех! Я спал и во сне видел, чтоб меня поскорей скинули… освободили то есть, ежели по-культурному. Так что не сомневайтесь и ничего такого не думайте. Зла на вас я не держу, даже наоборот. И работать вам тут привольней будет, чем мне.

— Это почему же? — полюбопытствовал я, думая, что Кувалдин намекает на высшее мое образование.

Но он не ответил на мой вопрос, а сам спросил:

— У вас тут поблизости родичей случайно нету?

— Да вроде бы нет, а что?

— Повезло вам! — с откровенной завистью выпалил Кувалдин и уважительно посмотрел на меня. — Как Филипп Иваныч занемог и меня временно назначили его замещать, так я сразу же и взвыл: ни днем, ни ночью покоя нету.

— Работы много? — участливо подсказал я.

— Кабы работа! Там трудность прямая, вся насквозь видная. Мы тут для того и сидим, чтоб ее преодолевать, за то и зарплату получаем. А вот чего я никак не ожидал — родичи меня допекли, будь они трижды неладные!

— Родичи? — опешил я, припоминая, что в институте нам талдычили о борьбе с паводками и ледоходами, о конструктивных несовершенствах сплоточных машин, о текучести рабочей силы, о перебоях в снабжении горючим, такелажем и запасными частями, а вот о такой потаенной опасности, как родичи, меня никто и никогда еще не предупреждал.

— Они самые, — мрачно подтвердил Кувалдин. — Я сам местный и жонка моя тоже местная. Тут в поселках да в деревнях вокруг проживает уйма наших сродственников: и дядья, и тетки, и двоюродные братья и троюродные сестры, полный ассортимент. Без электронной машины всех и не сосчитать! Ну и насели они на меня, как я начальником запани заделался. Так и лезут день-деньской, и в конторе и на запани продыху нет. Вечером домой придешь, и там уже сидит шуряк или крестный, весь на тебя нацеленный. Прямо как волка обложили, шагу ступить некуда, хоть ложись да помирай!

— А чего ж это они? — поинтересовался я. — Работенку себе непыльную выпрашивают?

— Работенку?! Кабы работенку, так и уважить не грех. Нет, насчет работы они не шибко убивались. Все боле норовили урвать на даровщинку кусок послаще: то лесу дай избушку подлатать, и не кругляка, а бруса первосортного, то аванс пожирней, то досок обрезных со шпалорезки, то катер буксирный им выдели — на рынок в райцентр смотаться, то завозню такелажную — сено с того берега привезти, то обменяй им в подсобном хозяйстве паршивую телку на нашу холмогорочку. Стекло клянчат, гвозди, олифу…

И такие дальние объявились, каких сроду не слыхано было. И чем отдаленней родич, тем нахальней. Прямо с ножом к горлу: вынь да положь. Тьфу, вот людишки! Затаились и ждали, когда я на повышение пойду. А теперь как клопы изо всех щелей поперли, удержу на них нету… Знаете, бывают такие старые бараки, где давно уже никто не живет, а клопы сидят по щелям и ждут своего часа. Тонкие такие, белесые, как папиросная бумага, а жалят — тигры лютые! Я раз ночевал в таком страшном бараке — еле ноги унес. Как начали они меня жрать, я топчан на середку выволок, подальше от стен, а они новую тактику применяют: прямо с потолка пикируют, и все на подушку, все на подушку, чуют, где кожа голая. Уж гонял я свой топчан, гонял по всему бараку, нигде спасу нет, в лес подался, там под кустиком и переспал… А от родичей и сбежать некуда, везде достанут. Хуже клопов!

Они как-то там меж собой порешили, вроде вся запань нашей фамилии на откуп дадена: хватай и тащи все, что под руку подвернется. Утречком встаешь и голову ломаешь: на что нынче замахнутся? И все едино не угадаешь, такое запузырят, никакой фантазии не хватит. Один кум даже якорь затребовал. Да зачем тебе якорь, спрашиваю, деревня ваша вовсе сухопутная? Отвечает: раз ничего другого не даешь, подкинь хоть якоришко, не с пустыми же руками домой вертаться… Вот так кум! Только тем я и спасался, что дневал и ночевал на запани. Верите, по улице боялся пройти, чтоб не переняли родственнички мои дорогие. На людях они все же остерегались христарадничать. Не так авторитет мой берегли, как продешевить боялись: чтоб им меньше не перепало при свидетелях-то!

Был у них один козыришко: я рано отца лишился и кое-кто из родичей малость матери помогал. Там и помощи той с гулькин коготок, да и давненько было, еще до колхозов, но благодетели наши все припомнили да еще и проценты накинули на давность лет. А того не разумеют, что они из своего единоличного кармана копейки давали, а теперь рубли тянут, да и не мои, а казенные! Другому на моем месте как с гуся вода, а я все вроде стеснялся…

— Стеснялись? — не понял я.

— Угу, — подтвердил Кувалдин. — Неловко как-то… Ежели впотай как-нибудь, а то ведь все видят. Уж больно нахально родичи мои орудуют, а кругом тоже не слепые…

Я подивился про себя простодушию Кувалдина, который так запросто и чистосердечно поведал мне, что остерегался он одной лишь огласки, а если б родственное это непотребство можно было творить шито-крыто, так еще неизвестно, как бы он себя повел.