У стен Ленинграда

В самый разгар боя меня будто всего ошпарило кипятком и бросило на землю. В горячке я моментально вскочил, пробежал еще метров сто, а может, больше, затем почувствовал жгучую боль в левой ноге. Тело ослабело, к горлу подступила тошнота. Я крепко выругался, присев, машинально провел рукой по левой ноге и нащупал в голени острый, еще горячий осколок. Попытался его вытащить, но осколок крепко сидел в надкостнице. Неподалеку от себя увидел глубокую воронку: она дымилась от недавнего разрыва снаряда. Я подполз к ней и, точно на салазках, съехал на дно. В глазах потемнело. Выпил несколько глотков воды из фляжки.

— Ты чего здесь укрылся?

Я осмотрелся: у края воронки стоял незнакомый мне солдат.

— Ногу подбили, гады.

Солдат крикнул санитара, а сам убежал вперед.

Вскоре в воронку прыгнул пожилой санитар. Наметанным глазом он окинул мою рану, быстро разрезал ножом голенище сапога и с силой вырвал осколок из голени.

От боли у меня в глазах залетали золотые галки. Санитар умелыми руками наложил повязку и сказал:

— Отдохни немножко, дружище, и потихоньку добирайся до санитарной палатки сам…

В санитарной палатке мне ввели в ногу какую-то жидкость, дали выпить горячего чаю, и я заснул. Сколько времени проспал, не знаю, но, когда очнулся, было темно. Около меня кто-то тяжело стонал.

Вдруг я почувствовал прикосновение чьей-то руки. Думая, что раненый просит пить, отстегнул от ремня флягу с водой и подал товарищу, но он не взял ее, а продолжал водить рукой по моему лицу, груди, голове, не произнося при этом ни единого слова. Я нашел в кармане спички, зажег. Рядом со мной на носилках лежал человек с забинтованным лицом. Кто он, по одежде узнать было трудно. Здесь же в палатке находилось еще несколько раненых.

Вошла медсестра.

— Потерпите, родненькие. Скоро придет машина, — сказала она по-матерински ласково.

Мне хотелось узнать, кто этот раненный в голову, который так настойчиво продолжал держать свою руку на моей груди. Но сестра не знала.

Чтобы уменьшить страдания этого человека, я в свою очередь стал осторожно гладить его руку. Он немного успокоился и будто уснул. Но как только я отнял руку, он опять стал искать меня. Было ясно: мой сосед боялся остаться один с завязанными глазами.

Загудела машина, в палатку вошли врач и два санитара. Доктор достал список и стал вызывать фамилии раненых. Я почувствовал, как задрожала на моей груди рука соседа.

— Пилюшин! — назвал врач мою фамилию. Лежавший рядом со мной раненый сполз с носилок, порывисто обеими руками обхватил меня, что-то говорил, о чем-то просил, но понять его было невозможно. Я осторожно уложил раненого обратно на носилки. Он не отпускал меня.

И тут я услышал:

— Романов Петр…

Я вздрогнул, как от сильного удара, опустился на колени перед носилками и крепко обнял своего боевого друга.

Медсестра, стоявшая рядом с ним, заплакала, врач отвернулся. Санитары молча смотрели на забинтованную голову Романова, хмурились.

— Петя, друг, крепись… Мы еще встретимся и повоюем, — успокаивал я Романова.

Врач молча покачал головой. Я подумал: «Неужели Петр Владимирович Романов отвоевался?»

Сквозь слезы смотрел я вслед санитарной машине, увозившей Петра Романова.

…Вечерело. Моросил мелкий дождь. Шум боя затихал. Но санитары все еще подносили раненых. Мимо санитарной палатки провели несколько групп пленных немцев. В лесу, на поляне, возле походных кухонь, хлопотали старшины и повара — они торопились отправить на передовую горячую пищу.

Артиллеристы меняли свою позицию.

Я доковылял до грунтовой дороги и, присев на пенек, стал поджидать санитарный фургон. Не помню, то ли я уснул или же впал в забытье, но не слыхал, как подъехала санитарная двуколка.

— Ты что, братец, ранен? — прикоснувшись ко мне, проговорил пожилой санитар.

— Ногу подбили…

Санитар помог мне добраться до двуколки.

— Ничего, дружок, — уговаривал он меня. — Рана заживет, а вот немцев сегодня страсть сколько переколотили.

— Да и наш брат немало крови пролил, — сказал раненный в руку красноармеец с обветренным лицом.

Мысль о Петре не покидала меня: «Неужели я больше не увижу его?..»

Возвращение

Две недели я находился на излечении в полевом армейском госпитале. Политинформации политрука и сводки информбюро из газет мало радовали, наши войска все еще отступали в глубь страны: к Москве, к Ленинграду.

Шестнадцатого августа враг перерезал железную дорогу Ленинград — Москва в районе города Будогощь. Гитлеровские генералы стремились как можно быстрее перехватить все пути сообщения с Ленинградом по суше, чтобы помешать эвакуации промышленного оборудования и людей в глубь страны. С этой целью немецкое командование выбросило крупный воздушный десант севернее города Волхова, в районе Лодейного поля. Но десант успеха не имел, он был полностью уничтожен. Развернулись жестокие бои на земле и в воздухе на узеньком участке суши, от станции Мга до берега Ладожского озера.