У стен Ленинграда

— Так это же не опера, а заготовка дров. С лощины таскать далеко, а тут они рядом, за бруствером лежат. Взять их так — не возьмешь, убьют, вот мы и надумали под музыку дрова заготовлять. Немцы страсть как любят нашу русскую песню. И не стреляют. Надолго ли — не знаем.

У самой траншеи — почерневший, в три обхвата тополь. Его уцелевший ствол стоит как часовой на посту. На корнях его и разместились музыканты: старшина Нестеров, сержант Назаренко и рядовой Петухов. Нестеров вскинул на руку гитару и лихо ударил по струнам:

— А ну, ребята, давайте-ка споем «Когда я на почте служил ямщиком».

И вновь песня полилась живым потоком. Вновь застучали топоры и завизжали пилы.

— Рус! — послышался голос немца. — Шум не надо, тук-тук нет, дай слюшай песня!

Я до боли в глазах всматривался в темноту, но, кроме облачка табачного дыма над немецкой траншеей, ничего не было видно. А голоса немцев были слышны ясно.

Последний куплет песни прозвучал, музыка оборвалась, опять послышались рукоплескания:

— Браво, рус! Еще песня, штреляй нет! Играй, рус!

— Накось выкуси, фашистская морда! Расчувствовались, вшивые черти, давай им музыку да песню, — яростно чертыхался Нестеров.

— Рус! Играй! Играй!

Справа, у клиновских домов, застрочил пулемет, захлопали винтовки, а через час весь фронт клокотал и стонал в грохоте. На темном небе то и дело появлялись вспышки орудийных залпов. Из конца в конец траншеи, чередуясь, пробегали огоньки выстрелов пулеметов, винтовок, автоматов.

В небо рикошетом залетали трассирующие пули, прошивая темноту.

Началась фронтовая ночь.

Мы точно знали правила стрельбы немцев в ночное время: их пулеметы вели огонь каждый по своему сектору обстрела на определенную дистанцию и меняли дальность огня только при крайней необходимости.

Вот и сегодня два их пулемета ведут кинжальный обстрел нейтральной зоны; за одним из них мы со Строевой и охотились всю ночь, чтобы узнать его местонахождение. Для того чтобы определить, откуда ведет огонь вражеский пулемет, нужно увидеть вспышку огня и услышать полет пуль, но трудно удержаться, чтобы не ткнуться лицом в землю, когда пули проносятся со свистом над головой.

Всю ночь мы наблюдали за расположением вражеских дзотов.

На рассвете Зина, прижимаясь к сырому брустверу, снова и снова тщательно проверила установку ночного ориентира, положение рогатки, на которой лежала винтовка, пыталась найти место расположения вражеского пулеметного дзота. Мы осматривали каждый сантиметр земли. Не найдя ничего, опять подходили к ориентиру и проверяли его направление. Все было на месте, а вражеский дзот словно сквозь землю провалился.

Вдруг показался вражеский связист. Он пробирался к кирпичному дому на окраине Урицка. Подвал дома был превращен в узел сопротивления.

— Иосиф, — окликнула меня Строева, — посмотри, я не могу понять, то ли наш ориентир ночью сбили или же немцы стреляют с открытой позиции.

— Минутку можешь обождать, Зина?

— А что?

— Да тут один дурак тянет телефонную линию к кирпичному зданию. Вон он, видишь?

— Кончай с ним, да скорее сюда, здесь дело поважнее.

Зина забыла о том, что произошло со мной, она по-прежнему считала меня метким стрелком. А для меня это был первый выстрел по живой цели после ранения.

— Проверь еще раз, Зиночка, я сейчас.

В тот момент, когда связист приподнялся на левую руку, а правой потянул на себя провод, я выстрелил — телефонист ткнулся лицом в землю. Значит, могу! Могу! Передо мной лежал убитый враг!

Возвратясь к Строевой, я спросил:

— Ну как?

— А ведь ты его классически ликвидировал, он даже ногами не передернул, — похвалила девушка и до ушей покраснела: она вспомнила мое ранение в глаз.

Три часа, не сходя с места, не шевелясь, мы следили за узенькой полоской земли на бруствере немцев, где, как мы предполагали, была амбразура вражеского дзота.

Немцы неплохо укрывали свои бойницы от снайперского глаза. Бронированный лист с обеих сторон покрывался специальной краской, летом под цвет травы и песка, зимой — белой. Невооруженным глазом заметить такую бойницу на расстоянии двухсот метров было невозможно. Амбразуру нам помог найти ветер. По сторонам узенькой полоски земли ветер шевелил стебельки травы. На продолговатой же полоске стебли травы стояли неподвижно.

— Ах, вот ты где! Наконец-то! Ночью займемся тобой! — Зина, от радости потирая руки, не отводила глаз от окуляра перископа.

Все нужные приготовления для ночной перестрелки с пулеметами противника мы закончили засветло. Строева ушла на командный пункт роты, а я зашел в блиндаж пулеметчиков.

Жилье это было рассчитано человек на десять. Свет проникал через маленькое стекло, врезанное в массивную дощатую дверь. У входа стояли в пирамиде винтовки, рядом в чехлах — запасные пулеметные стволы с намотанными сальниками, поодаль рядами у стенки лежали коробки с набитыми лентами. В блиндаже было тепло и уютно, бойцы, полураздетые, лежали на нарах и слушали «Мертвые души». На патронном ящике в консервной банке стояли первые весенние цветы. Молодой краснощекий парень с красивыми выразительными глазами, подстриженный под первый номер, читал с выражением.