У стен недвижного Китая

«Не верю я в Маньчжурскую дорогу.
Не верю я, чтоб прочный мир там был:
Хунхузы вечно будут бить тревогу
И праздновать свой замогильный пир.
Но кто решился ехать той доро́гой
И подвергать случайностям себя,
Пусть обеспечит жизнь ценой высокой
И молит Бога с утра до утра».

Быстро минуем Харбин. Хотя оваций теперь и не было здесь, но офицерство все-таки собралось на вокзал и проводило нас шампанским. Привели даже и музыку, но играть не удалось, так как вспомнили, что было 1 марта.

Подъезжаем к Фулярди. Мне очень хотелось взглянуть на постройку моста через Нони. Неужели, думаю, он готов? Ведь всего шесть месяцев прошло, как я видел закладку устоев. Погода солнечная, роскошная. Поезд останавливается на берегу. Все выходим и пешком переправляемся по льду. И – о чудо! Гигантский мост уже перекинут через реку, и сотни рабочих постукивают молотками на самом верху. Оставалось докончить только самые пустяки. Мост арочной системы, легкий, красивый. Я смотрю и любуюсь. Французы мои тоже в восторге. Вообще Маршан отдавал должное нашим инженерам. При этом он рассказал мне, как, где-то у них в Африке, одну дорогу, всего в несколько десятков верст, крайне необходимую, стратегическую, уже много лет строят и не могут достроить.

Еще в Харбине я встретился со строителем туннеля на Хингане и просил его разрешения осмотреть работы. Теперь мы подъезжаем к ним по «тупикам». На Хингане поезд стоит долго. Мы выходим из вагона и спускаемся по лесенке вниз. Здесь нас встречают инженеры и ведут показывать туннель. Входим в тёмное отверстие. Под ногами мелкий щебень, сквозь который просачивается вода. Туннель тускло освещается фонарями. Стены угловатые, неотесанные. Сырость так и виднеется повсюду. На голову каплет. Идти очень неприятно. Что дальше, то воздух становится удушливее и тяжелее. Идем-идем, наконец, упираемся в стену. Здесь человек десять рабочих, в синих блузах, большинство итальянцы, кирками и разными другими инструментами выдалбливали отверстия для закладки мин. Работа трудная, каторжная. Порода камня чрезвычайно твердая. Стоим мы тут несколько минут. Затем подымаемся кверху и выходим на свежий воздух другой дорогой. Туннель обещают окончить через год.

Раннее утро. Смотрю в окно, глазам представляется бесконечная снежная равнина. Мы едем берегом Байкала. Солнышко еще не показывалось, но отблески его уже начали золотить противоположные вершины скал. Байкал окован толстым льдом. Проезжаем Мысовую, подаемся еще верст 20 и останавливаемся. Здесь надо выходить. Несколько десятков саней дожидаются пассажиров. Я сажусь один, так как у меня много вещей. Бесконечной вереницей вытягиваются тройки, пары и направляются через озеро. Дорога идет вдоль телеграфной линии. Признаться сказать, меня охватило какое-то неприятное настроение, когда я ехал озером. К Байкалу я отношусь с недоверием. Вот лошади мои что-то артачатся, боязливо водят ушами и уменьшают ход.

– Что там такое? – кричу ямщику.

Тот закутался в свой серый кафтан, поднял воротник и ничего не слышит. Мороз сильный. Я толкаю его в спину.

– Чего лошади остановились? – кричу ему.

– А тут трещина, – мычит он.

Вглядываюсь хорошенько: действительно, в снегу чернеет полоса, так с пол-аршина шириной. Лошади легко перепрыгивают ее и рысью направляются дальше.

Ведь вот, думаю про себя. Иди как-нибудь тут неосторожно пеший, в темноте, – оступись, ну и пропал. Глубина страшная. Нет, – такая переправа ненадежна.

А что же ледокол? Зачем потрачены на него миллионы? Ведь для того чтобы переезжать летом через озеро, ледокола не надо. Первый раз, когда я ехал здесь – ледокол чинился. Во второй раз – он стоял всю ночь, опасаясь волнения. А теперь, как говорят, красится и ремонтируется. Ну, вот посмотрим, сейчас должны подъехать к нему. И припоминается мне в эти минуты следующий факт. Сидим мы за обедом в Харбине у командующего войсками Гродекова. Это было в прошлом (1901) году. Вдруг генералу подают телеграмму. Он читает и затем говорит нам: «Кто бы мог думать, что всё наше благополучие здесь, господа, зависит от лопасти винта на ледоколе. Вот сейчас сообщают из Иркутска – винт сломан, переправа новобранцев прекращена. А ведь их надо переправить 10 тысяч». И Гродеков грустный уходит к себе в кабинет.

Озеро кончается. Постройки Лиственичной ясно очерчиваются. A вот и ледокол, огромный, неуклюжий. Рядом – «Ангара», небольшой пароход, но гораздо красивее. Оба ремонтируются, оба готовятся к навигации. Было начало марта.

В Иркутске Маршана угощала обедом местная бригада. Я не обедал, мне сильно нездоровилось. Я заранее перебрался в Сибирский поезд и улегся в постель. Уже поздно приехали мои спутники, оживленные, радостные, веселые.

– Mais c’est impossible! Nous allons mourir ainsi![53] – долго слышались их отчаянные возгласы в купе.