У стен недвижного Китая

Я заранее сделал распоряжение относительно вагона на ст. Пограничной, так как вагоны Уссурийской дороги не передавались на Маньчжурскую.

Мы должны были непременно выехать из Никольска в 4 часа. Поэтому обед был назначен в час. Подают мороженое. Линевич возглашает тост за тостом. Он весел необыкновенно. Офицеры сошли со своих мест и столпились против генерала и Маршана. Вот подходит бравый капитан, усатый, красивый, обращается к Маршану и поет:

«Чарочка моя серебряная» и т. д.[44]

Затем чокается с ним, разом опрокидывает чарку в рот и кричит:

– Vive le colonel Marchand![45] Ура!..

В зале стон стоит от криков. Каждый офицер считает своею обязанностью выпить с дорогим гостем бокал вина. Время уходит. Пора ехать, до вокзала верст 5 будет.

– Ваше превосходительство, пора, а то опоздаем! – осторожно говорю генералу.

– Будем, будем, в свое время! – симпатичным, ровным голосом отвечает он и затем опять придумывает какой-то новый тост.

Опять гремит «ура». Наконец, все подымаемся, садимся в экипажи и направляемся на вокзал. Поезд уже давно ожидал нас. Публика стеной столпилась на платформе и жаждала взглянуть на друзей-французов. Но не вдруг-то мы отсюда уезжаем. Снова появляется чарочка, снова слышится знакомая песенка: «Чарочка моя, серебряная, и кому чару пить» и т. д.» Начальнику станции уже невмоготу становится ждать дольше. Он умоляет меня доложить генералу, что поезд нельзя дольше задерживать. Я докладываю.

– Что такое? почему нельзя? – кипятится командир корпуса. Встает со своего места, подходит к начальнику станции, иронически смотрит на него, кланяется и говорит: – А позвольте узнать? Когда ваш поезд отходил вовремя? А тут полчаса подождать нельзя! – поворачивается и уходит.

Но через несколько минут поезд трогается и мы уезжаем, под громовые возгласы «ура». Так угощали французов в Никольск-Уссурийске.

Светает. Наш вагон без отдельных купе. Подле меня лежит Соваж в своих красных алжирских рейтузах и крепко спит. Рыжая бородка его скомкана, лицо сильно опухло от последних кутежей. Встаю с постели и заглядываю к Маршану.

– Bonjour, colonel![46] – басит он.

Маршан не спит. Накинув свое пальто, на легоньком меху из выдры, он держит на коленях толстую записную тетрадь и пишет свои мемуары. Когда только этот человек спал? Вот вопрос. Он – что добрый конь, – лежачего не поймаешь. Всё бодрствует.

– Какая станция? – улыбаясь, спрашивает меня мой верный спутник, продолжая что-то быстро записывать.

Он уже научился нескольким русским фразам. Например: «Здорово, братцы! Как ваше здоровье? Сколько это стоит? Дайте мне хлеба» и т. п. Он никак не мог выговорить «й». У него непременно выходило «да-и-те». Но лучше всего он заучил «какая станция», так как повторял эту фразу чуть ли не на каждой остановке.

Что ни говори, а мое мнение: Маршан – выдающийся человек. Он обладает большими знаниями и опытом. Энергии у него масса. Хотя бы, например, во время этой поездки со мною. День-деньской его угощают, возят, показывают разные разности. Чуть не насильно заставляют пить, за здоровье того, другого. Кажется, человек должен свалиться с ног. А придешь к нему в комнату, он сидит и пишет. Ни одного города, ни одной речки, ни одного моста он не пропустил по дороге, чтобы не спросить:

– Vous ne savez pas, cher colonel, quel nom porte cette rivière-là?[47] Или: Vous ne savez pas le nom de ce gros colonel avec cette grosse barbe grise[48],– и он показывает рукой, насколько длинная была борода.

– Ne pouvez vous pas me rе́veiller à trois heures de la nuit?[49] – обращается он другой раз ко мне с просьбой.

– Et quoi?[50]

– Nous allons passer un grand pont. Il faut que je le regarde[51], и т. д.

A как он интересно рассказывает свои путешествия в Африку, просто заслушаешься! До Харбина от Артура нас сопровождал, как уже я говорил, его товарищ le commandant Germain[52], славный господин, добряк, честный служака и веселый товарищ. Обладая хорошим голосом, он постоянно пел нам разные французские песенки, рассказывал анекдоты, вообще это был настоящий веселый француз. Как сейчас, перед моими глазами такая обстановка. Вечер. Темно. Вагон сильно трясет, и свечу на столе приходится беспрестанно держать, иначе она свалится. Проводник сильно натопил печи, и в вагоне жарко.

Против меня на скамейке сидят в одних фуфайках мои три француза. Они поют хором песенку под названием «La reine». Поют так мило, так стройно, что я умоляю их повторить. Кончают одну, начинают другую, и вечер незаметно проходит.

Раз как-то, слушая их песни, давай и я сочинять песенку. И, под влиянием плохой дороги, диких окрестностей и постоянных рассказов кондукторов и прочих служащих о нападении хунхузов на станции, – сочинил следующие два куплета. Назвал я этот романс «Маньчжурка», – на мотив «Ты помнишь ли, как Царь Благословенный» и т. д.