У страха глаза велики

Отсутствие на банкете самих итальянцев с лихвой возмещалось выбранным для празднования местом — рестораном «Золотой лев». Название, вероятно, должно было напоминать о льве святого Марка, который, хотя и не золотой, но вроде бы не то оберегает, не то символизирует Венецию. Небольшая «золотая» статуэтка в холле воспроизводила оригинал довольно точно. К счастью, итальянский колорит на этом заканчивался — пиццей тут не кормили. Зато рыба была выше всяких похвал. И народ подобрался воспитанный, ножом ее, то есть, рыбу, никто не резал. Если я правильно понимаю ситуацию, для режущих предметов нашли другие объекты приложения…

Танцуют теперь там, в большом зале, а я думай. Н-да, шеф будет в восторге. Мой шеф, не Герман Борисович. После прошлогодней убийственной истории вокруг банка «Град» [1]он очень хотел отдать мне криминальную тематику, еле отбилась. Теперь точно не удастся. Раз уж есть у меня свойство в «истории» попадать, значит, никуда не денешься.

Пятно на скатерти, возле ножа, было обширнее и значительно темнее, чем те, что на салфетке. Наверное, из-за того что салфетка белая, а скатерть светло-оливковая. Поэтому и пятно на ней не красное, а бордово-коричневое. По форме — вроде как амеба с ложноножками. Или размазанная пятерня… На бордовом едва заметно чернели какие-то крошки. Когда я коснулась пятна пальцами, на них остался слабый красный след. Минуты две я бессмысленно его разглядывала, потом зачем-то понюхала и, подумав, лизнула. Потом лизнула еще раз…

Клубника!

Ну и фантазии у тебя, Маргарита Львовна! Окровавленное лезвие, ну надо же! Убийство в банкетном зале, скажите пожалуйста! А ведь и цвет пятен не особо и кровавый. Кстати, о «крови», не вредно бы руки помыть.

Туалеты у них тут, в «Золотом льве», такие, что сгодились бы в приличный дом в качестве гостиной: фонтанчик в углу, светильники в виде тюльпанов, кожаные диваны размером с кадиллак, пепельницы — и те розового мрамора… Очень элегантно и настраивает на размышления. А что? Японцы вон когда-то считали, что мысли о серьезных вещах лучше всего совмещать как раз с естественными процессами. То есть думать о «горнем» правильнее всего в постели, в чайном домике или… да-да, в «домике отдохновения». Процесс еды, как ни странно, в рекомендациях не упоминается.

Обстановка обстановкой, но не вредно бы и в самом деле понять, что со мной происходит. С какой стати мне кровь привиделась? Как мудро заметил по этому поводу классик, «взрослый человек не заглядывает каждый вечер под кровать в поисках злодея — хотя злодей и может там спрятаться». Ей-богу, что-то с моей головой не так. После десятиминутного размышления я — почти по Джерому — обнаружила у себя одновременно симптомы шизофрении, мании преследования и всякие пустяки вроде невроза навязчивых состояний на фоне врожденно повышенной тревожности. В этот-то печальный момент и появилась Лелька.

— Размышляем? Бросай курить, вставай на лыжи. С тобой Герман Борисович хотел пообщаться.

— И на какой предмет? Рекламную кампанию сочинить?

Лелька в ответ лишь пожала плечами:

— А я почем знаю? Сделай милость, не тяни время, а?

— Что так? Им вдруг приспичило?

Не подумайте плохого — я вовсе не собиралась грубить единственной подруге. Но диван был такой мягкий, вылезать из него так не хотелось…

— Да не им — мне! — огрызнулась Лелька.

— Что, утюг забыла выключить?

— Вот еще! — обиделась Лелька. — Просто подруга у тебя балда, фруктового салатика покушать решила, а он, пакость такая, с клубникой оказался.

— Ну и чего теперь?

— Ну и то… — передразнила меня Лелька. — Сама не видишь? Теперь надо очень presto мотать домой, пока в леопарда не превратилась. Уже чесаться начинает.

Щеки у нее и впрямь заметно порозовели. Для лелькиной аллергии клубника — как нитраты для огорода: все цветет пышным цветом, а в результате никакого удовольствия.

Пришлось действительно presto двигаться на аудиенцию.

Герман Борисович был худощав, моложав и весьма сдержан. Лет в двадцать он, вероятно, поражал чувствительных девочек демонической брюнетистостью. Нынче же, в свои «около сорока», яркие краски, к счастью, подрастерял. Жгучая чернота шевелюры потускнела, подернулась благородной тенью, напоминая отчасти угли под пеплом. Еще не седина, но скоро, скоро… Сумрачно-стальные глаза при улыбке голубели, точно попав под солнечный луч. Выражение лица у Германа Борисовича мне показалось несколько смущенным. Может быть, и впрямь — показалось. Как с давешним ножом.