У страха глаза велики

Опять снятся Они. Как будто у меня не получилось, и Они живы. Больше всего боюсь закричать во сне — никто не должен знать.

Главное — не сомневаться. Если я сумела тогда, в девять лет, смогу и сейчас.

Спину обдало холодом. Душу — ужасом и одновременно — жалостью. Последние две строчки со всей мыслимой определенностью свидетельствовали, что смерть родителей Кристины вовсе не была трагической случайностью. Через какие кошмары должен был пройти этот ребенок, до каких размеров должен был вырасти ее страх — перед самыми близкими людьми! — чтобы в девять лет единственными выходом стало — убить. Все, что пугает тебя — убей.

Это ведь так просто. Затаив дыхание, взглядывать то на храпящие, пьяные страшные тела — вдруг проснутся, — то на мертвенные синие огоньки, пробегающие по гаснущим углям — любой деревенский ребенок едва ли не с четверенек знает, что это за огоньки, — и тянуться к вьюшке, и отдергивать руку, и снова тянуться… И даже задвинув заслонку, думать, что ничего еще не случилось, что можно еще все изменить… и испугаться, что одно из пьяных тел вдруг шевельнулось… и выскочить в пристройку, и никакая сила уже не заставит вернуться, чтобы спасти тех, кого убиваешь… и дрожать от холода и ужаса, пока в щели не начнет пробиваться бледный утренний свет, а тогда уже — надо войти в избу и увидеть…

Все, что будет потом — уже легко. Все, что пугает тебя — убей. И каждый мертвец — ступенька, по которой ты выкарабкиваешься из болота страха. Вверх по лестнице, ведущей вниз…

После каждого «письма» Герман делается такой нежный, такой заботливый, так за меня боится, так успокаивает. Кто же это…

Светочку своими бы руками удушила! Ни рожи, ни кожи, ни мозгов — а туда же, Герману глазки строит, в моей косметике роется. Ну, я ей устрою подарочек!

А если Стас узнает, что он его сын?

Колесо получается дольше, чем руль. На целую минуту. Но лучше колесо — может сойти за несчастный случай. Руль — слишком очевидно, могут заподозрить неладное.

Нина спит и видит, как бы Германа заполучить.

Ольгу немного жалко. Если бы не эти письма, я бы не придумала, как все устроить. Но все равно она маленькая дрянь! Герман все ей…

Я не стала «переводить» дальше, закрыла убийственно откровенный документ… Господи! Бедный Герман!

Скопировав все это безобразие, я быстренько ликвидировала следы своего пребывания в комнате и смылась — начинало темнеть, до возвращения Германа и Кристины из театра оставалось всего ничего. За это время я успела «перевести» на удобочитаемый язык еще некоторое количество заметок — столь же откровенных. Конечно, будь у меня под рукой Иннокентий, он наверняка быстренько нашел бы мне какую-нибудь программку, делающую то же самое со всем текстом сразу. Но времени разыскивать его не было — да и особого желания, по правде говоря, тоже. Уж больно мерзкая вышла история, не для детей до шестнадцати.

Дальше все было быстро и неинтересно. Ознакомившись с моей находкой, Герман свет Борисович удалился, не сказав мне ни слова. Явившийся минут через пять Боб передал мне вежливое распоряжение — собирать вещички. Что ж, у меня во всяком случае нет оснований на него обижаться.

46.

Только у нас! Лучшие дорожные покрытия — самые благие намерения…

Строительная компания «Девять кругов»

Боб даже не попытался напроситься на чашку кофе. Довез меня до дому и сообщил, что сегодняшний вечер он уже семьдесят лет как пообещал провести с родителями. Пришлось смириться. Естественно, родители — а при удаче и соседи — подтвердят факт его отсутствия нынче в доме Шелестов куда надежнее, чем я.

К тому же, стоило войти в квартиру, как все размышления о мужской невежливости улетучились, как вирусы от имени Касперского. Общество, встретившее меня — в моем собственном, между прочим, доме — было теплым и разнообразным. Вокруг кухонного стола уютно устроились: майор Ильин, Лелька — вот уж кого и вправду не чаяла увидеть — и, вестимо, Иннокентий, чтоб ему!