У ступеней трона

– Знаю, сударь, – воскликнул он, – о чем вы говорите. Сколько раз, можно сказать, ей всяческие резоны приводил – ничего с ней поделать невозможно. Строгого нрава девица. Говорит: «Не люб», – и кончено.

– Может, ей кто иной люб? – немного бледнея от подавленного волнения, спросил Барсуков.

– Ни-ни, ни боже мой! – замахав руками, поспешно возразил старик. – Ни на кого Катюня не глядит, никто ей по сердцу не приходится.

– Да ведь семнадцать лет. Самая пора для невесты.

– Верно изволите, сударь, говорить, да ничего с девкой не поделаешь. Нет в мыслях женихов, не желает невеститься…

Барсуков досадливо повел плечами и покачал головой.

– Погляжу я на тебя, Мироныч, – насмешливо заметил он, – старый ты человек, а глупый. Да кто же из родителей девку спрашивает – есть ли ее желание в невестах быть али нет? Строгость нужна…

Печальная усмешка тронула сухие губы старика, и лицо его приняло виноватое выражение.

– Воля ваша, сударь, а не могу я к ней строгость предъявлять. Кормит она меня, старого; из ее рук я, можно сказать, на свет божий гляжу – не поднимается у меня на нее голос. Вот о вашем деле по душам я с нею поговорил, так и эдак резоны ей представлял, что и молоды вы, и лицом не урод, а даже красотой одарены, и на дороге хорошей… Куды тебе! Так мне напрямик и отрезала: «Коли я вам, батюшка, не надоела, коли вы не хотите, чтоб я в Неву бросилась, никогда вы мне о Барсукове не заикайтесь. Ненавистен он мне. Лучше за нищего да уродливого замуж пойду – только не за него».

– Ишь как она меня аттестовала! – злобно проворчал Барсуков и быстро перебил сам себя: – Ну, не будем об этом и речь вести… Не люб так не люб. И не затем я к тебе пришел, чтоб от твоей павы еще раз поворот получить… Дело у меня к тебе есть.

Старик встряхнулся, насторожился, и тусклые глазки загорелись живым огоньком.

– Дело? – переспросил он. – А какого рода?

– А вот сейчас узнаешь…

VIII Волк в западне

Барсуков не сразу заговорил о деле. Он несколько мгновений поглядел на старого комедианта зорким испытующим взглядом, точно мысленно соображая, пригоден ли старик для того дела, к которому он его хотел приставить, потом усмехнулся и спросил:

– А что, друг любезный, я чаю, выпить тебе страх как хочется?

Яков Мироныч вздрогнул. Глаза его сузились и замаслились, на губах появилась какая-то блаженная улыбка, а лицо окрасилось багровым румянцем.

– Ах, сударь, – сознался он, зажмуриваясь, как кот, почуявший мышь, – грешно смеяться над бедным человеком… Точно вы не знаете! Понятно, хочется… Такой жажды у меня уж давно не бывало. Легко сказать, сударь, двадцатые сутки чище слез…

– Ладно, – отозвался Барсуков, – тем лучше. Охотнее за работу примешься.

– А какая работа будет?

– Какая будет, такая и будет. Допрежь всего ты вот что мне скажи: ты ведь на дочери Михайлы Нилова был женат?

Старый комедиант, не понимая, к чему клонится этот вопрос, изумленно поглядел на своего собеседника и затем уж ответил:

– Совершенная истина, сударь.

– А теперь ты с тестем видишься?

Мироныч отрицательно покачал головой:

– Давно его не видал. Теперь ведь он на покое и зиму и лето в Покровском проживает. Почитай, года три в Петербурге не бывал.

Барсуков это знал и сам, но ему точно необходимо было услышать подтверждение из уст Мироныча.

– Ну а среди других служителей цесаревны у тебя есть знакомство?

– Есть, как же! Многих знаю. Ведь я напоследях сильно захудал, а пока Марья Михайловна была жива, со многими ведался. Знаю, знаю! И цесаревниного гофлакея[53] Емельяныча знаю, и буфетчика Григория Мушкина, и другого буфетчика…

– И прекрасно, – перебил Барсуков. – Это – на руку. Ну а скажи-ка мне, друг любезный, не сможешь ты через этих своих знакомых к цесаревниному дворцу пристроиться? Ну, там лакеем, что ли, буфетчиком, истопником, наконец?

Маленькие глазки Якова Мироныча расширились от изумления до того, что стали совсем круглыми.

– Да зачем вам это, сударь?! – тоном неподдельного изумления воскликнул старик.

Барсуков досадливо перевел плечами:

– Коли говорю – стало быть, нужно. Это – не твоего ума дело. Ты только мне на вопрос ответствуй.

Старик опустил голову, помолчал несколько секунд, раздумывая, что может означать это странное предложение, и потом отозвался:

– Устроить-то это можно… Скажу, что с голоду помираю, – цесаревна добрейшей души, даст угол… да только, – прибавил он с виноватым видом, – не выдержу я долго. Отстал я от службы, да притом привычка у меня подлая – сопьюсь.

– А сколько выдержишь? Месяц удержишься?

– Месяц-то выдержу! – опять просветлев, воскликнул старый комедиант. – За большее не поручусь, потому как во мне червяк сидит, а месяц смогу…

– Ну и прекрасно, – одобрил Барсуков. – Так вот, изволь-ка попытать, завтра и отправляйся в цесаревнин дворец. Помни: коли попадешь туда на службу – озолочу. Прямо говорю: ничего не пожалею. Выгонят тебя оттуда – пьянствуй без просыпа, хоть опейся водкой – столько ее у тебя будет, что хоть купайся.