У светлохвойного леса

– Коли за деньгами бы гонялся, то и не спрашивал бы тебя вовсе. Да и Евгений Маркович вряд ли дал бы мне сейчас даже и малую сумму. Сама понимаешь, дела купеческие… Риски, риски да ставки. Обидно мне за тебя, лебедушка, страсть как обидно. Вот я и могу поговорить с ним, чтобы он на работу тебя взял.

– Маменьку бы похоронить мне для начала, а потом уже и жить по новой, – Всхлипывая и вытирая раскрасневшиеся глаза подолом сарафана, произнесла Дуняша, отстранившись от Николая. – Ан все ж без матушки ненаглядной моей, боюсь, не стерплю уж более ничего на свете.

– У тебя очень сильное сердце, Дунечка. Оно вытерпит. – Николай встал и положил руку на голову девицы. – Я распоряжусь, чтобы отец Иоанн отслужил панихиду по каждому умершему из наших людей. Я постараюсь все сделать так, как нужно, со всем решить здесь, чтобы каждый из вас куда-то да примкнулся. Право, не совсем ведаю еще как именно все устроить, но я сделаю это!

– Можно я еще сейчас посижу с маменькой, барин? Напрощаться хочу с ней, – уже более стойким голосом заговорила Дуняша. – Надобно мне сейчас, барин, надобно одной-от.

– Конечно, милая, конечно. – Николай покинул ее.

Если бы иной человек когда-нибудь поинтересовался тем, как выглядят самые большие убытки у купцов и от чего они делаются столь большими и пропащими, то ответом на подобные вопросы сего интересующегося непременно бы подошла именно нынешняя картина Шелковского поместья. Поскольку, одно дело, когда убытки и простои возникают при безотрадной торговле, коя частенько бывает в жизни купцов при различных на то обстоятельствах или же в кризисных случаях. Иное же совсем дело, когда убытки возникают по причине стихийных бедствий, будь то пожар, наводнение, ураганы и подобные ужасы природы. И младенцу ясно, что в сих случаях гораздо труднее и восстановление, и дальнейшая жизнь в общем-то. На сию картину убытков без слез или хотя бы сожаления никак не взглянешь, если, конечно, смотрящий не склонен к злорадству, но это уже дело совести каждого.

Ясное солнце тогда высоко висело над прахом старого, казавшегося ранее таким крепким, особняка, сгоревшими мастерскими, конюшней, баней, дровяником, забором, большая часть которого тоже ничего уж из себя не представляла.

«Зачем же огонь был столь беспощаден и не оставил хотя бы наш дом? Зачем же он вообще появился? Кто этот мерзкий виновник случившегося ночью ада?» – задавался вопросами Николай, обходя и разглядывая каждую прогоревшую дощечку.

– А где то, что успели вынести?! – крикнул Шелков, ожидая, что кто-нибудь из оставшихся его рабочих ответит ему.

– Да унесли, барин. Вот как только Прасковью Алексеевну-то поволокли в избу крестьянскую, так и вещи туды же понесли, – отозвался Игнат, которому, по всей видимости, стало лучше.

– Да кто унес-то?!

– Те же крестьяне, барин, что к себе сподобились милостью взять Прасковью Алексеевну, так и вещи взяли к себе на хранение. – После этих слов Игнат наконец встал и побрел в сторону выхода из поместья.

«Хорошо, что хоть что-то удалось сохранить, – думал Николай, медленно передвигаясь по сгоревшей территории, держа руки на грязном поясе. – Хотя, что теперь эти вещи, по сравнению с убытками… По сравнению… С… убытками…» – Николай вдруг резко остановился, суть вкопанный. Лицо у него сделалось каким-то испуганным. В глазах его появилось, будто бы какое-то озарение и грусть. Он сжал испачканные и холодные руки в кулаки.

«Убытки! Отец велел мне подсчитать вчера убытки!» – произнес про себя Шелков, и ему сделалось еще невыносимее на душе. Последнюю просьбу, последний наказ отца он не выполнил, забыл, отложил на потом! На какие-то секунды он поднял тяжелую голову к небу, затем опустил вниз и убитый горем побрел к воротам. Все его тело будто пронизывала ноющая боль, которую, казалось, ничто уже не могло залечить, даже время. Ведь это был последний наказ отца, и Николай не выполнил, не выполнил его! Он отнесся к поручению, как к абсолютно неважному, к чему-то, чем можно пренебречь. Он не вспомнил, не вспомнил, забылся, предался какой-то глупой праздности и так и не сделал полезного дела, а теперь… Теперь ничтожно поздно. Да и смысла не было уже пытаться что-либо сделать.