У свободы цвет неба

   Хайшен пришла через пятнадцать дней. Увидела мою прическу, приподняла брови и уронила: "Я слушаю". И услышав мой рассказ - а я рассказала все как есть - вынесла вердикт одной фразой.

   - Конфиденции ежедневно, занятия на стадионе тоже, то и другое по часу в день.

   Я поклонилась, подчиняясь решению.

   ...не хватило. Через три недели я снова выдернула Макса в кабак. Не столько выпить, сколько потанцевать. Прекрасно понимая, что тащу себе на голову новые взыскания. Но меня это ни капли не волновало. А в конце лета в этом же самом кабаке я встретилась с Эгертом. Он принес целый список вопросов. Чтобы понять, что планируется "разговор по душам", не надо было даже смотреть ему в глаза - он снял очки и начал их протирать, это всегда значило, что сейчас он скажет что-то глубоко личное. Я решила не ждать.

   - Ты хочешь спросить про мое гражданство?

   - Знаешь, в общем, да, - согласился он, - но очень в общем. Алиса, все-таки почему ты не осталась в Лаппеенранте? Ведь можно было просто не возвращаться. После нашего разговора в двадцать третьем. Или после побоища в Заходском в двадцать втором. Или в любой из твоих визитов в Суоми. Но ты возвращалась и возвращалась, пока не стало слишком поздно. Почему?

   - Так сразу не ответишь, - я озадачилась. - Я скажу, но... знаешь, это даже не магия, магия в конце концов моя работа. Это какая-то стремная мистика. Понимаешь, у меня было ощущение, что меня уже нет, а есть городской камешек или кирпич в стене, который думает, чувствует и даже действует. Который когда-то был живой девочкой и теперь все еще сохраняет ее форму, но на самом деле я - только город. Маленькая часть, которой дано чувствовать все, от окраины и до окраины, от залива и до Невы, но только пока я тут, внутри. Уехать было как перестать быть. Так было для каждого из нас, для всего боевого крыла. И те, что стали пеплом в Заходском, и те, кого расстреляли на блокпостах, и те, кто погиб, сохраняя реликвии города, умирали, чтобы остаться тут. А уехав... я не знаю, сдохли бы, наверное. Или спились, как белоэмигранты... Знаешь, что смешно?

   - Скажи? - Эгерт не писал в блокноте и не держал на столе диктофон, а смотрел на меня, как смотрел тогда, летом двадцать третьего года, у Майорши - внимательно и тепло, но откуда-то со своей стороны.

   - Они точно так же тут прилипли. И да Айгит, и да Онгай, и Шил да Лам, и все, кто не смог решиться уйти вместе с Димитри, и все, кто не ушел, когда уходили люди да Шайни. Даже эта тварь да Шадо просится назад. Его не пустят, конечно, но сам факт.

   - И Димитри? - удивился Эгерт.

   - Он нет. У него вышло иначе. Спроси его сам, я за него не скажу.

   - Я понял. Хорошо, спрошу. Тебе уже пора, да?

   - Ага. Давай прощаться. Но ты приезжай.

   - Приеду еще не раз. Мы с тобой соберем всю эту историю до слова и сделаем книгу.

   - Тогда тем более приезжай!

   - Приеду, - засмеялся он. - И напишу тоже.

   Спрашивать князя ни о чем не пришлось. В последний день августа две тысячи тридцать второго года Димитри да Гридах представил правительству нового наместника, герцога Инхо да Тенсея, и обратился к жителям края с прощальной речью.