У тебя есть я

– Надо срочно худеть, – сказала она, допив вино, – а то Анька уже с мальчиками встречается. Того и гляди, приведет жениха в дом, а тут раз – мамаша! И он такой – не-не-не! Мужики сейчас женской полноты как черт ладана боятся, им идеальные формы подавай!

Зиганшин хотел заметить, что с точки зрения геометрии шар как раз и есть идеальная форма, но прикусил язык.

– Слушайте, тут такая странная ситуация, – продолжала Анжелика Станиславовна, – я привыкла, что мужики дела обсуждают, а жены с женами. А сейчас так по-дурацки сложилось, что, Коля, жена, – это вроде как ты. А я типа мужик.

Коля улыбнулся:

– Хорошо, пупсик, вы разговаривайте, а мы с Фридочкой пока кинчик посмотрим.

Анжелика увела Зинганшина на кухню, темное помещение с закопченным потолком и древней метлахской плиткой под ногами, вытертой так, будто она раньше мостила улицы Древней Греции.

На стене сиротливо висела эмалированная раковина с черными сколами, рядом стояла плита, такая же, как Зиганшин помнил из времен своего раннего детства, и грубый деревянный стол, за который Анжелика его усадила.

Он заметил, что поверхность тщательно выскоблена ножом, и с удовольствием провел ладонью по чистой доске.

– Ничего, не пройдет и полгода, как тут все преобразится!

– А мне нравится. Все-таки есть в старых домах очарование… Даже не знаю, какое слово подобрать. Надежности, что ли.

– Парадокс в том, что аутентичность дороже новодела.

– Да, – согласилась Анжелика Станиславовна. – Ладно, перейдем к рабочему моменту.

Зиганшин кивнул.

Понукая его, Анжелика все это время сама тоже не ленилась, плотно беседовала с окружением Дымшицев и Рогачевых, которое у них, к счастью, оказалось одно и то же.

Коллеги, однокурсники и даже пара одноклассников, которых следователь разыскала через одноименную социальную сеть, все с небольшими вариациями рассказывали историю о симбиозе таланта и посредственности.

Звезда класса Костя Рогачев почему-то взял под крыло новичка Давида Дымшица, серого, тихого, да к тому же еще дремучего провинциала, и покровительство довольно быстро переросло в крепкую дружбу. После школы Рогачев без всякого блата поступил на филфак, а Давида не спас даже дед академик. Такой результат удивил всех, но в хорошем смысле – значит, есть еще на земле крупицы справедливости!

В университете Костя сразу заявил о себе как о талантливом и активном студенте: он не только не прогуливал лекции, но посещал научное общество, писал статьи и не брезговал выполнять на кафедре обязанности лаборанта, если его об этом просили.

Дымшиц, после армии все-таки севший на студенческую скамью, оказался совсем другого рода – скромный середнячок, знающий материал «от сих до сих», словом, без искры божьей. Спасала его только возобновившаяся школьная дружба с Костей. Тот помогал товарищу как мог.

Рогачев поступил в аспирантуру благодаря своему таланту и трудолюбию, а Дымшиц – по блату, но так или иначе оба ее окончили и в положенный срок предъявили готовые работы. Костя яркую и новаторскую, а Давид – серенькое ни о чем, зато оформленное по всем правилам ВАК.

Обоих молодых людей оставили работать на кафедре. Костя, теперь уже Константин Иванович, трудился как проклятый и был очень хорош во всех сферах: выдавал научную продукцию отменного качества, с блеском проводил лекции и семинары, а кроме того, писал научно-популярные статьи, что не входило в его прямые обязанности, но являлось приятным бонусом, обозначая, что кафедра не затаилась в академической тиши, а ведет активную просветительскую работу среди населения.

Другое дело Давид Ильич. Несмотря на скромную внешность и интеллигентное поведение, он оказался лютым «раздолбаем и пофигистом». Вечно то опаздывал, то уходил пораньше, а порой вообще прогуливал работу. На кафедре существовала незыблемая традиция – не брать больничных, если ты не «не в шутку занемог», а так, прихворнул. Сотрудники просто отзванивались, что не придут один-два дня, и всё. Люди все подобрались сознательные и ответственные, не злоупотребляли этой опцией, например, в эпидемию гриппа оставались дома, только когда совсем уж не могли передвигаться, и, если предстояла важная лекция, тоже приползали на работу в любом состоянии. Все, кроме Давида Ильича. Тот не стеснялся, а взять его за жабры, не порушив удобную для всех традицию, казалось проблематичным. Сегодня с Дымшица потребуют бюллетень, а завтра он погонит волну, что профессор Николаева осталась дома. Какая разница, что ей восемьдесят пять лет и у нее давление! Закон один для всех!

И авторитет деда был еще силен, поэтому Давида Ильича терпели, и вялость в научной работе тоже ему прощали. В конце концов, академик Дымшиц написал столько трудов, что хватит и на внуков, и на правнуков, и еще останется.

Константин как мог прикрывал и выручал старого друга: включал его соавтором в свои работы, подменял на семинарах и вообще всячески поддерживал, будто не понимал, что, когда придет время нового заведующего, выбирать будут из них двоих и, оставаясь верным старой дружбе, он уменьшает свои шансы занять кресло руководителя.