У царских врат

Фру Карено входитъ. Нѣтъ, вотъ это!

Іервенъ ей навстрѣчу. Добрый вечеръ. Простите наше нашествіе. Мы недолго задержимъ васъ. Да къ тому же мы не принесли вамъ скуки; мы всѣ такъ веселы.

Фру Kapено. Совершенно вѣрно. Здравствуйте.

Іервенъ, представляя. Смотрите, Фру Карено: это моя невѣста. Ее зовутъ Натали Ховиндъ. Но, такъ какъ мы добрые друзья, то я зову ее просто Натали; ей такъ больше нравится.

Фрэкенъ, ударяя его. Нѣтъ, что за лгунъ!

Іервенъ, представляя дальше. А вотъ это уже совсѣмъ другое дѣло. Это Эндрэ Бондесенъ. Мужчина, какъ видите, въ расцвѣтѣ лѣтъ. Но отъ васъ скрыто то, что этотъ человѣкъ интересуется всѣмъ. Поэтому онъ разгуливаетъ и размышляетъ, не пойдутъ ли къ нему полосатыя брюки.

Бондесенъ. Ты сегодня въ настроеніи зло острить, Іервенъ.

Фру Карено. О, нѣтъ, Іервенъ никогда не остритъ зло. Онъ приноситъ съ собой столько радости, что…

Іервенъ. Вы сказали — "радости"? О, благодарю васъ.

Бондесенъ. О, да, за послѣднее время онъ сталъ очень злымъ. Онъ сердился на всѣхъ, впрочемъ, не меньше и на самого себя. Я не знаю, что съ нимъ сдѣлалось.

Фрэкенъ. На меня онъ никогда не сердился.

Фру Карено. Не хотите ли снять шляпу, фрэкенъ?

Фрэкенъ снимаетъ шляпу и кофточку. Фру Карено садится рядомъ съ ней.

Карено. Что же вы не раздѣваетесь, господа?

Мужчины снимаютъ пальто. Бондесенъ садится къ дамамъ.

Іервенъ. Ну, конечно, Бондесенъ уже тамъ усѣлся. Онъ влюбится въ васъ, Фру Карено; въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Но не довѣряйте ему. Его страсть длится не больше двадцати четырехъ часовъ; переночуетъ въ немъ и исчезаетъ.

Фру Карено, улыбаясь. О, я ужъ постараюсь, чтобы его страсть длилась дольше.

Бондесенъ. Благодарю васъ.

Фру Карено, бросая взглядъ на Карено. Да, но я не знаю, за что вы благодарите меня!

Бондесенъ. За то, что вы отвѣтили ему за меня, и такъ превосходно отвѣтили.

Фру Карено. А! Я думала за то, что я хотѣла постараться продолжить вашу страсть.

Бондесенъ. Это, конечно, не стоило бы намъ большого труда.

Фру Карено. О, я уже вижу, что вы изъ тѣхъ, кого удержать довольно трудно.

Карено къ Іервену. Профессоръ отзывался вчера о тебѣ очень тепло…

Іервенъ коротко. Вотъ какъ!

Карено. И хвалилъ твою диссертацію. Только онъ сказалъ, что… Я не совсѣмъ его понялъ; но выходило такъ, что въ тебѣ произошелъ переворотъ, полнѣйшій переворотъ.

Іервенъ, вздрагивая. Переворотъ?

Карено. Полнѣйшій переворотъ, по его словамъ.

Іервенъ. Какого рода переворотъ? Я не понимаю… Что онъ хотѣлъ этимъ сказать?

Карено. Этого я не могъ у него спросить.

Іервенъ. Я не замѣчаю въ себѣ никакой перемѣны.

Карено. Разумѣется! Онъ, вѣроятно, думалъ о тонѣ, въ какомъ написана твоя работа; что твой слогъ сталъ выдержаннѣе.

Фрэкенъ. Въ тебѣ, конечно, не произошло другой перемѣны, а, Карстенъ?

Іервенъ. Нѣтъ, насколько я знаю.

Фрэкенъ. Надѣюсь.

Іервенъ раздраженно. Перестанемъ говорить обо мнѣ!

Бондесенъ. Да, перестаньте! Онъ самъ не щадилъ себя за это время.

Іервенъ. Профессоръ Гиллингъ, несомнѣнно, — я не буду съ этимъ спорить — либеральный и гуманный человѣкъ. Обращаясь къ Карено. Да, гуманный, слышишь! Такъ хорошо думаетъ о людяхъ и видитъ въ нихъ, какъ онъ выражается, "доброе начало". А если ему противорѣчатъ, то онъ все это выслушиваетъ и во многомъ отдаетъ справедливость своему противнику. Да, онъ гуманенъ въ высшей степени. Но онъ не широкаго полета.

Карено. Да, дѣйствительно.

Іервенъ. Онъ не особенно широкаго полета, нѣтъ. Нападаетъ на Гегеля, на политику правой и ученіе о Святой Троицѣ и выступаетъ на защиту женскаго вопроса, всеобщаго избирательнаго права и Стюарта Милля. Онъ весь тутъ. Либералъ въ сѣрой шляпѣ и безъ грубыхъ промаховъ.

Карено. Да, видишь ли, — онъ принадлежитъ къ другой школѣ.

Іервенъ горячо. Да, разумѣется. Онъ принадлежитъ къ другой школѣ, чѣмъ я. Онъ другого направленія. Но онъ твердо стоитъ на своемъ, слѣдуетъ своимъ книгамъ — и ему все ясно. Прекрасно быть такимъ спокойнымъ, какъ онъ. Мнѣ безразлично, что бы ты мнѣ ни отвѣтилъ на это.

Карено. Я тебѣ ничего не возражаю.

Іервенъ. Такъ ничего? Мнѣ казалось, ты… Нѣтъ.

Карено. Рѣшительно ничего. Профессоръ Гиллингъ и я, мы стоимъ слишкомъ далеко другъ отъ друга. Послушалъ бы ты его вчера; онъ не очень-то нѣжно обошелся съ моей нѣмецкой статьей. Онъ ее всю раскритиковалъ.

Iepвенъ. Онъ ничего не говорилъ о 1814 годѣ?

Карено. Нѣтъ; а что?

Іервенъ. Ему слѣдовало бы это сказать. Наиболѣе значительная вещь съ 1814 года, говоритъ онъ. И это онъ повторяетъ уже двадцать лѣтъ о каждой вещи.