У вас семь новых сообщений

Я прошу такси подождать. На противоположной стороне квартала компания хипстеров устроила фото-сессию; ветер крутит в воздухе мусор. Дверь распахнута настежь, и я вхожу в пахнущий воском и сигаретным дымом подъезд. Я поднимаюсь по лестнице и чувствую, как в крови вскипает адреналин. Я останавливаюсь перед дверью квартиры «3b».

Что я ищу?

Прежде чем я успеваю постучать, открывается дверь. Мне улыбается человек с эспаньолкой, одетый в спортивную куртку.

— Могу вам чем-то помочь?

Тот же самый акцент. Низкий голос. Не сразу я задаю свой вопрос:

— Вы знали Марион Кловер?

Он застывает с приоткрытым ртом, а потом смотрит на меня по-другому, так, будто я представляю какую-то опасность.

— Разумеется, а что?

— Она была моей матерью.

Его лицо смягчается, он делает приглашающий жест и спрашивает:

— Не хочешь зайти?

Комната огромная и почти пустая. На старых окнах очень частый переплет — десятки стеклышек, каждое не больше книжки размером. Сквозь них виднеются небоскребы Манхэттена. Хозяин убирает с большого зеленого кресла ковбойскую шляпу и предлагает сесть.

Я осторожно сажусь и замечаю, что на нем старая футболка и джинсы. Он не похож на человека, который носит запонки, но нельзя быть ни в чем уверенной.

— Луна, верно?

Почему-то, услышав, что он произнес мое прозвище, делая ударение на первом слоге, как и мама, я хочу расплакаться. Я киваю и пытаюсь успокоиться.

— Меня зовут Бенджамин.

— Из Австралии?

— Из Южной Африки.

Надо же, здорово я ошиблась. Я заглядываю в его глубоко посаженные светло-карие глаза и понимаю, что не представляю, о чем его спрашивать. Начинаю с очевидного:

— Откуда ты знаешь мою мать?

— Погоди минутку, твой папа знает, что ты здесь?

— Нет, но меня ждет такси внизу. Мне нельзя уезжать из Манхэттена. С другой стороны, вот же он. — Я показываю на окно. — Довольно близко, верно?

— Откуда ты…

— Ты оставил ей сообщение на мобильный. Почему ты дал ей этот адрес?

Дверь распахивается, и в комнату входит женщина, у которой ноги длиной едва не с мой рост. На ней тонкий свитер в обтяжку, на губах помада кроваво-красного цвета. Она крутит в руках тюбик с помадой. Взглядом она просит Бенджамина объяснить ей мое присутствие. Повернувшись ко мне произносит:

— Дария. — И добавляет: — Моя соседка.

— Ну что ж, — говорю я, поднимаясь, — сожалею, что пришла без приглашения.

— Все в порядке, — отзывается он, — твоя мать была некоторое время моей музой. Я художник и графический дизайнер. На некоторых из моих лучших картин изображена именно она. Могу показать. В любом случае она всегда говорила, что хочет взглянуть на мою новую квартиру. Однажды мы с ней наконец договорились, потому я и оставил сообщение. Мне очень жаль, что все так вышло.

Дария, покачивая бедрами, подходит к дивану и садится, продолжая смотреть на Бенджамина. Звонит телефон, и он хватает его так, будто отчаянно ждал этого звонка.

Мужчина уходит на несколько минут, в течение которых Дария смотрит на меня так, будто читает книгу. Я пытаюсь быть похожей на отца и показывать только пустые страницы.

— Твоя мама умерла? — спрашивает она с сильным акцентом. Шведским?

— Да.

— Моя тоже. Когда я была чуть-чуть помладше тебя.

Должно быть, она модель. У нее броские черты, и держится девушка так же томно и лениво, как многие из них.

— Сочувствую, — отвечаю я, хотя сама ненавижу, когда мне так говорят. Сочувствием никого не вернешь.

— Ты не думала о том, чтобы завести, ну, понимаешь… — Она показывает на мою грудь. Чтобы не дать ей произнести вслух слова «первый лифчик», я опережаю ее.

— Да, у меня есть. Просто сегодня я его не надела, — вру я. Мне не хочется говорить ей, что я сильно опаздываю с этим. — Ты… знала мою маму?

— Нет, но я читала ее книгу. — Дария кладет помаду на столик. — Она была чудовищно правдива.

— В чем? — спрашиваю я.

— В том, какое неправильное мнение складывается у общества о моделях.

Я задумываюсь. Неправильное мнение может сложиться о ком угодно, модель ты или нет. Она могла бы придумать что-нибудь получше, но я делаю вид, будто не придала этому значения.

— Она не любила моделей, — говорю я, хотя не до конца уверена в этом. Возможно, она просто избегала говорить людям, что работает моделью.

Дария смотрит мне в глаза.

— Зато, готова поспорить, тебя она любила.

Я не знаю, что на это ответить. Разумеется, она меня любила, но я не собираюсь этим хвастаться. Тут я вспоминаю, что отец всегда учил меня принимать комплименты с достоинством.

— Да. — Я улыбаюсь, заметив на столе ручку и блокнот. — Послушай, я оставлю в блокноте свой электронный адрес. Мне пора возвращаться в Манхэттен. Можешь передать его Бенджамину? Я бы хотела посмотреть его картины с моей матерью.

— Разумеется, — отвечает она, поднимаясь. У нее длинные и худые, как паучьи лапы, руки, и от нее пахнет «Шанель № 5». Я узнала этот запах — единственные духи, которыми пользовалась мама. Дария гладит меня по голове, проходя мимо, и говорит:

— Приятно было познакомиться, милая.