У войны не женское лицо

«Освобождали уже Латвию… Мы стояли под Даугавпилсом. Это ночь, я только прилечь собралась. Слышу, часовой кого-то окликает: “Стой! Кто идет?”. И буквально через десять минут меня зовут к командиру. Захожу в командирскую землянку, там сидят наши товарищи и какой-то мужчина в штатском. Я хорошо запомнила этого человека. Все годы видела мужчин только в военном, в шинелях, а этот был в черном пальто с плюшевым воротником.

– Нужна ваша помощь, – говорит мне этот мужчина. – В двух километрах отсюда рожает моя жена. Она одна, больше в доме никого нет.

Командир спрашивает:

– Это на нейтральной полосе. Сами знаете – небезопасно.

– Рожает женщина. Я должна ей помочь.

Дали мне пять автоматчиков. Напаковала сумку перевязочного материала, недавно выдали мне новые фланелевые портянки, тоже взяла с собой. Пошли. Все время обстреливают – то недолет, то перелет. И лес такой темный, что луны даже не видно. Наконец появился силуэт какого-то строения. Это оказался хутор. Когда мы зашли в дом, я увидела женщину. Она лежала на полу, вся в каких-то старых тряпках. Муж стал сразу завешивать окна. Два автоматчика – на дворе, два – у дверей, один мне фонариком освещает. Женщина еле сдерживала стоны, ей очень больно.

Я все время просила ее:

– Потерпите, родненькая. Нельзя кричать. Терпите.

Это же нейтральная полоса. Если противник заметит что-нибудь, то нас забросают снарядами. Но когда солдаты услышали, что ребенок родился… “Ура! Ура!” Тихо так, почти шепотом. На передовой родился ребенок!

Принесли воды. Кипятить негде было, обтерла ребеночка холодной. Завернула в свои портянки. В доме ничего не найти, только старые тряпки, на которых лежала мать.

И так я пробиралась на этот хутор несколько ночей. Последний раз пришла перед наступлением и прощаюсь:

– Больше я к вам прийти не смогу. Уезжаю.

Женщина о чем-то спросила мужа по-латышски. Он перевел мне:

– Жена спрашивает, как вас зовут?

– Анна.

Женщина опять что-то сказала. И муж снова перевел:

– Она говорит, что очень красивое имя. И в вашу честь мы назовем свою дочь Анной.

Женщина немного приподнялась – встать она еще не могла – и протянула мне красивую перламутровую пудреницу. Это была, видно, ее самая дорогая вещь. Я открыла пудреницу, и этот запах пудры ночью, когда кругом стреляют, рвутся снаряды… Это было что-то такое… Я и теперь плакать хочу… Запах пудры, эта перламутровая крышечка… Маленький ребенок… Девочка… Что-то такое домашнее, что-то из настоящей женской жизни…»

...

Анна Николаевна Хролович, гвардии лейтенант, фельдшер