У ворот Петрограда (1919–1920)

Справедливость требует отметить, что эти мысли «интервенционистов» находили живой отклик в целой массе общественных элементов, не имевших прямого отношения ни к организованному торгово-промышленному классу, ни к демократии. Мы подходим здесь к так называемым «активистам» – сторонникам решительных действий против большевистского Петербурга coute que coute[8]. Они рекрутировались главным образом из представителей военной среды, офицеров русской и германской службы, унтер-офицеров, добровольцев – участников прошлогоднего похода Маннергейма на коммунистический Гельсингфорс, студентов, «егерей», о которых мы уже упомянули, и просто из авантюристов-головорезов, которые побывали уже на южном берегу Финского залива – в Эстонии – и там дрались с большевиками.

Вот эти элементы явно недовоевали. Перспектива бить большевиков радовала их сердца quand мёме[9]. Они готовы были подраться в Восточной Карелии, у Печенги, под самыми Петербургом – лишь бы подраться. «Идеология» их не интересовала; в худшем случае отдельные их представители втайне мечтали, что в общей суматохе, если только Петербург окажется взятым с помощью финляндских батальонов, от России, пожалуй, можно будет урвать Восточную Карелию и пришить ее к Финляндии вместе с Печенгой. Не станет же новая Россия цепляться за эти пустяшные куски…

Они имели широко разветвленные нелегальные организации, строго дисциплинированные и снабженные богатыми финансовыми средствами. В отдельных случаях и в определенные периоды они располагали целыми отрядами легионеров, оружием, снабжением и продовольствием. Укажем, например, на поход вождя «активистов» полковника Элвен Грейна на Лодейное Поле, что между Петербургом и Петрозаводском, от начала мая 1919 года. Как известно, «идейно» этот поход, предпринятый с помощью 1500 человек, вопреки явно выраженной воле тогдашнего финляндского правительства, обосновывался необходимостью помочь восставшим карелам и обеспечить за Восточной Карелией право на самоопределение. Благодаря этой вывеске возможность репрессивных правительственных мер была исключена априори, общественное мнение страны высказывалось определенно за Элвен Грейна, бывшего «героя» Гражданской войны год тому назад, взявшего Выборг штурмом и беспощадно расправившегося там с остатками красной финской армии.

Кроме того, «карелы» были тогда в моде в Финляндии, никто не допускал даже сомнений в том, что это – подлинные финны, хотя фамилии карелов – Иванов, Сидоров и Петров – странно как-то звучали. Но Элвен Грейн, несомненно, метил дальше Восточной Карелии, обрушившись внезапно на железнодорожную линию Петербург – Петрозаводск. Он знал, что на южном берегу залива, между Нарвой и Гатчиной, так называемый русский Северный корпус, преобразованный спустя несколько месяцев в Северо-Западную армию и стоявший до тех пор на эстонской территории, готовит свой знаменитый «майский» набег на Петербург под командой Родзянки⁴⁴ и Дзерожинского⁴⁵. Надо было протянуть ему руку через залив и отвлечь внимание большевиков диверсией по линии Званка – Лодейное Поле – Петрозаводск. В случае удачи, наконец, финляндское правительство могло бы оказаться втянутым в дело автоматически без всякого объявления войны и без широкой подготовки общественного мнения.

К несчастью для Эльвен Грейна, его план отцвел, не успев расцвести. На южном берегу залива Родзянко скоро был разбит, не дойдя даже до Гатчины, Булак-Балахович застрял со своей конницей в Пскове, занявшись там массовым террором без суда и следствия, а с восстанием знаменитой Красной Горки, что против Кронштадта, вышла путаница. Форт этот, как известно, восстал, направил свои пушки против кронштадтских батарей, которые в первую минуту тоже изъявили готовность присоединиться к восстанию, но извне никто не подходил к Красной Горке, чтобы «снять» гарнизон и использовать его мощные батареи для продолжения борьбы. Правда, какая-то рота никому в крепости неведомых «ингерманландцев» явилась однажды за получением «ключей», но ее встретили недоверчиво, пожалуй, даже недружелюбно; хотели видеть русских, т. е. отряды самого Родзянки, с которыми существовала некоторая связь, или, по крайней мере, какие-нибудь «мандаты» от него, а у ингерманландцев мандатов быть не могло просто потому, что несколькими днями раньше в разгар боев Родзянко бесцеремонно выбросил из своего кабинета начальника ингерманландского батальона, который доселе сражался под его общим командованием. Этот «чухонец» просил Родзянко дать ему на фронте особый участок в районе, населенном ингерманландцами, т. е. между Ямбургом и побережьем. Бравый генерал усмотрел в этой просьбе покушение на «единую и неделимую» и выбросил вон начальника отряда…