У ворот Петрограда (1919–1920)

В недрах рабочих масс клокотал вулкан ненависти к буржуазии, которая огнем и мечом прошлась по рабочим рядам при подавлении коммунистического восстания, к Маннергейму и его сотрудникам, к активистам – белогвардейцам и всем тем, кто только содействовал так или иначе победе белого террора. Это была ненависть жгучая, острая, безмерная и неукротимая. А рядом с ней в сердцах таилась еще надежда на помощь из Москвы, из Петербурга, в котором осталось до 10 000 финских коммунистов, участников вчерашнего восстания, перешедших русскую границу вместе с остатками большевистской армады в мае 1918 года после вступления немцев в Гельсингфорс и Выборг.

Но эта помощь мыслилась не в виде физической, военно-технической поддержки для осуществления физических же задач – например для повторения опыта захвата государственной власти и установления диктатуры пролетариата по русскому образцу.

Нет! И кто знаком хотя бы поверхностно с историей захвата власти в Гельсингфорсе в январе 1918 года, т. е. с финским «25 октября», тому известно, несомненно, что дело не обошлось там так «гладко по-пролетарски», как в Петербурге. Коммунистический «авангард» финского пролетариата – мы уже не говорим о массе – без непосредственного руководства российских большевиков никогда бы не вступил на путь насильственного переворота во имя немедленного насаждения социализма. Финские рабочие массы, финская социалистическая партия десятилетиями были воспитаны на традициях германской социал-демократии, на избирательном бюллетене, на тред-юнионизме. В Финляндии, стране по преимуществу сельскохозяйственной, мелкособственнической, с мало развитой промышленностью и, прибавим, поголовно грамотной, не втянутой непосредственно в мировую войну, а напротив, от нее обогащавшейся, – в этой стране не было и тех социальных, экономических и психологических предпосылок, которые в России привели большевизм к победе по всей линии.

А ведь эти именно предпосылки в своей совокупности и обусловили октябрьскую победу Ленина. Но никто не станет спорить и против того, что для победы нужен был также и технический аппарат – германский, т. е. организационно-техническая, я сказал бы, «штабная» помощь тех многочисленных представителей берлинского Генерального штаба, которые незримо для Временного правительства, а порою по его попустительству в Кронштадте и Петербурге технически и инако помогали большевикам осуществить переворот.

Я не стану повторять здесь банальностей, что в лице Ленина, Троцкого, Бухарина и Зиновьева мы имеем германских «агентов», получивших якобы за свое дело… 70 миллионов марок. Только Бурцев при слепом своем пристрастии к охранным архивам может еще верить в эту басню и навязывать ее другим. Но, каюсь, я питаю такое же пристрастие к так называемой военной литературе, к всевозможным мемуарам и запискам германских государственных деятелей – военных и гражданских, принимавших так или иначе участие в войне; моя библиотека полна этих изданий. И я скажу по чистой совести и без всякой предвзятости: во всех этих изданиях, из которых многие представляются весьма авторитетными и ценными историческими документами, меня поражают следы именно технической помощи, оказанной императорской Германией большевикам до и после Октябрьского переворота.

У Людендорфа, который, несомненно, умеет молчать, эти следы несколько затушеваны; у Гельфериха они более явны; Эрцбергер только намекает на «что-то»; Чернин, как искусный дипломат, тщательно вуалирует свою мысль, но местами все-таки проговаривается. История – настоящая история – по-видимому, еще не написана. Но я думаю, что и сами большевики не станут сегодня отрицать, что они пользовались в свое время германской помощью: для них речь шла ведь об опыте социальной революции, о борьбе не на жизнь, а на смерть. Важно ли при этом, откуда шла к ним помощь – из Франции, которая толкала Керенского на продолжение войны, или из императорской Германии, которая добивалась мира coute que coute…

Помогал немец – ладно, помогали бы вместо него аргентинец или швед – было бы то же самое. Кроме того, в глазах большевиков техническая помощь, полученная от Людендорфа, должна была опрокинуть в конечном счете не только Керенского, но и самого Людендорфа со всей императорской Германией и ее буржуазными порядками.