У всякой драмы свой финал

— Я тут ни при чем. Ты просто помешан на своем театре и хочешь, чтобы это помешательство стало всеобщим. Так не бывает, Антон! — она шагнула к пианино. — Здесь не театр, здесь музыкальная школа, здесь я работаю, преподаю уроки музыки детям. Дорчаков проследил взглядом, как она подошла к музыкальному инструменту и коснулась длинными пальцами клавиш. Ему чертовски захотелось, чтобы ее пальцы коснулись его тела. Он с трудом оторвал себя от этих мыслей и притворно возмутился:

— Ты считаешь, что я сейчас не на работе, а просто баклуши бью? Ты ошибаешься, Ольга! Режиссер всегда должен быть в работе. Мой мозг никогда не отдыхает. Я всегда в поиске подходящей фактуры, чтобы сделать с нее слепок для образа того либо иного действующего лица в очередной пьесе. Чтобы всякая новая постановка произвела фурор, приходится много поработать над каждой ролью в спектакле. Поэтому я постоянно изучаю повадки людей, прислушиваюсь к их речам, запоминаю характерные черты, дабы затем воплотить их в своих начинаниях. Зритель сейчас капризный. Стандартным набором его не увлечешь. Надо неизменно чем-то удивлять. А для этого приходится беспрерывно искать и привносить результаты поисков в сценическое действо. Это нелегко, Ольга. Это каторжный труд. И я хочу показать тебе, как он тяжел, и как он прекрасен, когда, оценив его по достоинству, зрительный зал рукоплещет. Зритель рукоплещет актеру и не думает о режиссере, а ведь на самом деле он рукоплещет режиссеру, потому что актер, это всего лишь пластилин в руках режиссера. И то, что слепил режиссер, то и видит зритель на сцене. Это как в кукольном театре. Важна не кукла, а тот, кто дергает за ниточки.

Ольга накрыла клавиши крышкой, выслушала монолог и пожала плечами. Ей показалось не совсем уместным сравнение актеров с куклами, но она никак не прокомментировала это. И чтобы не обидеть Дорчакова, отказала ему обнадеживающе:

— Может быть, когда-нибудь в другой раз приму твое предложение, Антон, и посмотрю ваше закулисье, но не сегодня здесь и сейчас. Сейчас не могу, у меня занятия с учениками.

Не принимая ее ответ, он сильно зажмурился. Такой прием был хорошо известен ему, он и сам всегда говорил подобные слова всем, кому хотел отказать. Он был опытным человеком в хитросплетениях слов, потому решил закончить разговор на другой ноте, а именно на той, которая устраивала его:

— В таком случае, — сказал он, — договариваемся конкретно! — и спросил. — Когда у тебя заканчиваются уроки?

— Через четыре часа, — машинально ответила Ольга и посмотрела на часы.

Торжествующим тоном победителя, Антон выплеснул:

— Тогда через четыре часа, тютелька в тютельку, моя машина будет стоять у подъезда музыкальной школы, — протянул Ольге руку и в его глазах запрыгали азартные огоньки.

Она рассеянно пожала плечами.

Отступая к двери, он продолжал смотреть на Ольгу и улыбаться.

Потом сильно распахнул дверь, выскользнул из класса в коридор и вздрогнул от неожиданности, столкнувшись носом к носу с Думилёвой.

У той в глазах появилось крайнее недовольство, которое мгновенно превратилось в возмущение и негодование.

Антон замер на месте, по лицу пробежала оторопь, однако тут же попробовал взять себя в руки и широко улыбнуться:

— Наши встречи происходят все чаще, мадам! — воскликнул манерно с поклоном.

Евгения в красивом макияже, красивом летнем открытом платье, в драгоценностях на шее и ушах, в дорогих босоножках, была выше его ростом, смотрела сверху, и в ее голосе он уловил морозный холодок:

— У тебя разносторонние интересы, как я погляжу, Антошка! Что ты тут делаешь, пакостник? — спросила она.

— Ну почему же сразу пакостник, мадам? Музыка и театр это одно целое, мадам! — настороженно с обидой ответил он и выпрямился, пытаясь продолжать манерничать.

Грубоватый голос Евгении погасил манерность Дорчакова и возвратил Антона на землю:

— Потому и пакостник, что для тебя молоденькие актрисы и преподавательницы музыкальных школ, это тоже одно целое! — сказала раздраженно.

— Все можно объединить, мадам, было бы желание и умение, — Антон силился говорить в шутливом тоне, хотя мускулы на его теле были напряжены.

Не принимая его тона, Евгения отрезала:

— Сиди в своем курятнике, довольствуйся своими курами! И не пытайся объединять, когда это вредно для здоровья! Знаешь, что случается при неусвояемости пищи? — повысила голос.

— Понос, мадам, — надломлено хмыкнул Дорчаков и попытался снова улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Дурак ты, Антоша! — покривилась Думилёва. — Вонь бывает от поноса, самая настоящая вонь!

В коридоре музыкальной школы перемешивалось отрывистое звучание мелодий, доносившихся из-за дверей разных классов: пианино, баян, скрипка, гитара. В него вклинивались голоса Евгении и Антона. И весь этот беспорядочный набор звуков метался между стенами и вылетал в открытые форточки окон.

Голос Думилёвой досаждал Антону, выворачивал наизнанку, потому что именно его меньше всего хотел слышать здесь и сейчас. Он даже предположить не мог, что в стенах музыкальной школы у двери Ольгиного класса столкнется с Евгенией. Это было невероятно. Но это произошло.