У всякой драмы свой финал

То и дело берясь за нож, Ева подрезала хлеб, колбасу, грудинку, помидоры. Потом полезла в холодильник, достала огурцы и нарезала кружочками. Толян ухмыльнулся:

— Что это ты сегодня такая услужливая?

— Может быть, душу с вами отведу сегодня? — загадочно засмеялась она.

— Не раскатывай нос, — дернул плечами Санек, он не понял, что она имела в виду, решил, что она надеется на сексуальное удовлетворение с ними.

Взяв нож, Ева открыла дверцу холодильника, краем глаза косясь на охранников. Толян сидел к ней спиной, сзади из-за пояса у него торчала рукоятка пистолета. Спина была сутуло выгнута, голова с шевелюрой наклонена над столом. Он сосредоточенно жевал. Санек сидел боком к ней и то и дело бросал взгляды на нее.

Прихватив два больших красных помидора, она захлопнула дверцу. Подошла к столу между двумя охранниками. Неторопливо в тарелке порезала помидоры на части, подвинула ближе к Саньку, улыбнулась обезоруживающей улыбкой:

— Жуй, Санек, витамины.

Парень хмыкнул и положил в рот крупный кусок, отвернул лицо. Этого ей было достаточно. Она крепко сжала ручку ножа, повернулась вправо к Толяну, стремительно вскинула руку и вогнала острие ножа в шею парню. Лезвие вошло легко.

Еще голова Толяна не успела упасть на стол, как Ева выхватила у него из-за спины пистолет, отпрыгнула от стола, и навела ствол на Санька.

Тот оторопел от неожиданности, развернулся к ней всей грудью, продолжая жевать помидор. Глаза поймали обвисающее тело напарника, упавшую на стол голову, нож, торчавший из шеи и кровь, текущую по ней. А ему в лицо смотрел ствол травмата. Санек бросил руку за спину за пистолетом, но вспомнил, что сидит в трусах, что его травмат на полу у ножки стула возле входной двери. И в это мгновение Нарлинская нажала спусковой крючок. Пуля ударила прямо в сердце. Вторая — ему в рот. Санек откинулся к стене и остался на стуле в таком положении.

Бросив травмат в раковину, Нарлинская выдернула нож из шеи Толяна и с остервенением дважды воткнула его в тело Саньку. Потом отдышалась, посмотрела на нож и тоже кинула в раковину. Пустила струю воды.

Помыв руки, пошарила по карманам Толяна, достала ключи от входной двери и свой телефон, вышла в комнату. Оттуда позвонила Ватюшкову:

— Андрей, ты бросил меня на растерзание! — торопливо сказала дрожащим голосом.

Тот подскочил с места, услышав ее:

— Ты где, красавица моя? Я разорву всех, кто причинил тебе боль! — закричал бешено.

— Я уже сама справилась! — проговорила она. — Срочно приезжай! Здесь есть работа. Ее нужно сделать немедленно! — и назвала адрес.

Ватюшков появился, когда на улице уже потемнело. Рубаха распахнута, волосы взъерошены. Глаза бегали в поисках тех, кого надо разорвать.

Ева была собрана. Успела убрать свои следы. Везде, где могли быть ее отпечатки, прошлась мокрой тряпкой. В ванной сдернула с веревки рубашку и джинсы Санька и прихватила с собой на выброс.

Открыв дверь Андрею, кинулась ему на шею. Как же она была рада, что снова видела его.

Он подхватил ее на руки и поцеловал:

— Чья это квартира, моя красавица? Рассказывай, почему ты здесь? Я уже сбился с ног, разыскивая тебя! Вся братва в городе поставлена на уши! — опустил ее на ноги, шагнул в кухню и присвистнул с восторгом. — Оприходовала ты их, моя красавица, по высшему разряду! Что это за жучки? — осмотрел тела со всех сторон. — Как это произошло?

— Так получилось, — пожала она плечами. — Расскажу позже! А сейчас надо срочно навести здесь порядок. Утром уже может появиться полиция.

— Понял, моя красавица. Не забивай пустяками свою красивую головку. Все подчистим. Комар носа не подточит! — успокоил ее. — Мои пацаны внизу в машине. Пусть дом угомонится, тогда и наведут чистоту. Все будет стерильно, не сомневайся.

Когда в доме погасли все окна, люди Ватюшкова вошли в квартиру. Убрали трупы и следы крови. После всего аккуратно вышли на площадку и закрыли двери на ключ, протерли ручку и кнопку звонка.

Ватюшков привез Еву к себе домой.

Она залезла под душ и долго мылась, стараясь стереть с себя даже запахи, которые, ей казалось, остались после стольких дней, проведенных в квартире. Потом, выйдя из ванной, закутавшись в полотенце, села Андрею на колени и все рассказала. От него услыхала, откуда Корозов мог знать об убийстве Рисемского. Как будто все стало на свои места. Она не сожалела об убийстве Рисемского и не сожалела о Толяне и Саньке. И удивлялась этому.

Когда и как случилось, что из нее куда-то улетучилась доброта, а ее место заняла жестокость. Исчезла жалость, и появилось равнодушие. Испарилась боязнь, и вместо нее выросла безысходность. И то, что когда-то было любовью, стало просто физической потребностью, расчетливым способом существования.

Но ведь она никогда не была такой. Она помнила, как в детстве со слезами жалела котенка, которому отдавили лапку. Как плакала над голубем, поклеванным коршуном, и умершим у нее на руках.