У Земли на макушке

Вооруженный неоценимыми советами, Махначевский садится в вертолет, и мы вновь летим над тундрой, уныло однообразной белой пустыней. Летом я тундру не видел – говорят, она оживает и бывает даже красивой, – но сейчас она безжизненна и скучна, как длинный плохой роман, и ее точно так же хочется быстрее перелистать, потому что не на чем остановиться глазу и ни одной мысли не пробуждает эта белая томящая скука… И среди этого мертвого безмолвия нужно найти ярангу, ту самую иголку в стоге сена, – вот зачем понадобился проводник. Старик показывает пальцем в окно и важно кивает. Я смотрю и не вижу ничего, кроме заснеженных квадратов, но спустя несколько минут даже мой невооруженный глаз различает на снежной простыне тундры мириады точек – вроде мошкары на освещенной солнцем стене, и я догадываюсь, что это олени. Здесь их, наверное, больше тысячи, низкорослых, добродушных животных, благодаря которым и в тундре можно жить, и детей рожать, и даже слушать репортажи о футбольных матчах. Появление вертолета олени встретили хладнокровно: они спокойно продолжали разрыхлять утрамбованный ветрами снег, под которым во всей своей вкусноте неописуемой скрывался ягель.

Но и нам было не до оленей, мы устремились к яранге – незамысловатому шатру из жердей и оленьих шкур. О ярангах я наслышался немало легенд и посему входил не без опаски. Но яранга мне, наверное, попалась образцово-показательная, сооруженная специально к приезду столичного корреспондента: в ней было тепло и уютно. Правда, импортный гарнитур на цыплячьих ножках отсутствовал, многотомных подписных изданий я тоже не заметил, но застланный шкурами пол был чистым, воздух – свежим, а раскаленная буржуйка придавала заброшенному в тундре экзотическому жилью домашнюю простоту.

Но это более поздние впечатления, а сейчас все столпились, глядя, как доктор осматривает пострадавшего. Лицо двадцатипятилетнего парня искажено страданием – у него сложный и очень болезненный вывих плечевого сустава. Иван Иванович сделал обезболивающий укол и успокоил родителей парня, пообещав, что вправлять их Иннокентию вывих он будет в Черском под общим наркозом.

Тем временем я свел знакомство с младшим обитателем яранги, пятилетним мальчишкой в меховом комбинезоне. В этой одежде упитанный, краснощекий карапуз выглядел настолько эффектно, что, появись он на Тверском бульваре, модные мамы, ревниво прогуливающие свои чада, побледнели бы от зависти. Да и объяснялся этот медвежонок с изысканной непринужденностью: дав интервью представителю печати, он потребовал конфету, а когда выяснилось, что с гонораром дело обстоит из рук вон плохо, не стал скандалить. Он просто отвернулся, дав понять, что дядя, у которого нет конфеты, не заслуживает его драгоценного внимания.

Так и закончился обычный санитарный рейс. Если вы разочарованы тем, что он прошел без драматических событий – экстренная пересадка кожи, спасение утопающего и прочее, – то вспомните о том, что одному человеку было очень больно, и от этой боли его избавили. Могу вас заверить, что это не так уж и мало.

Темнело, когда мы возвратились в Черский.

– Ну, интересно? – спросил Седляревич.

– Интересно, – подтвердил я.

– Вот и хорошо. А то полюс, полюс…

Я промолчал. Как-то неудобно было говорить этому доброжелательному пожилому человеку, командиру летного коллектива, что заноза засела крепко и что я все равно решил покинуть гостеприимный Черский и пусть на перекладных, как угодно, но добраться до станции «СП-15».

ШТУРМАН МОРОЗОВ

Я всю жизнь с недоверием отношусь к парадоксам. Чаще всего они – красивая игра ума, причем красоты в них больше, чем ума, а красота во все времена производила и производит большее впечатление, чем ум. Ибо для того, чтобы оценить красоту, особого ума не требуется, а для оценки ума одной красоты не всегда достаточно.

Но в Арктике я понял великую жизненную мудрость парадоксального изречения, которое услышал от одного летчика: «Самая короткая дорога – самая длинная». И наоборот.

У меня, стихийно осознавшего закон Арктики, как раз и получилось наоборот. Добираясь до полюса через Черский, я поступил как человек, который из Москвы в Одессу едет через Алма-Ату. Но если на юге над этим человеком смеялись бы даже грудные дети, то на Севере я заслужил овацию.

– Подумать только, как он мудр и предусмотрителен! – восхищались все.

– Он полетел на полюс не через Диксон, как делают умные люди, а сделал нелепейший на первый взгляд крюк в семь тысяч километров!