У зеркала три лица

— Так же, как и я. В моем городе появились электрические фонари, а я даже появления газовых не застал. В районе, где я вырос, снесли почти все знакомые мне дома и выстроили на их месте целый кусок Парижа. И вон, слышишь, по улицам теперь ездят трамваи, а я до недавнего времени понятия не имел, что это вообще такое. Думаешь, я знаю, как в этом мире жить? Но я видел, как ты из снега лепила чудовищ и те становились живыми, и как лисицы, пролежавшие подо льдом целую зиму, бегали по лесу после того, как ты над ними поколдовала. Что же мы с фонарями и трамваями не справимся? Уж как-нибудь и в этом мире найдем себе место.

Морана хотела было сказать, что настрой Кая изрядно ее раздражает, но в конечном счете Кай всегда был таким: что мальчишкой, которого она слишком поздно выставила из своего чертога; что молодым мужчиной, которого лучше было бы не встречать. Вечно верил во что-то, мечтал, и, казалось, все ему нипочем.

Когда Морана спасла ему жизнь и назначила за это цену в три года, которые он должен был служить ей и заботиться о роще, Кай лишь улыбнулся и спросил, можно ли на эти три года «убавить зиму»? Когда вырос из старой своей одежды, и Морана соткала для него новую из ночной тьмы и лунного света, Кай крутился посреди поляны, будто волчок, и требовал поклясться, что штаны поутру не растают и он не окажется голым лесному зверью на потеху. Когда сорвался со скованного льдом водопада, волновался не о том, что, залечив расшибленную голову, Морана оставила в назидание шрам; а о северном сиянии, которое она в тот вечер обещала зажечь.

И именно Кай был первым, кто стал звать ее по имени. Потому что обращаться «Ваше Величество» к той, кто латает тебе лунные штаны, в его понимании противоречило этикету.

И все-то у Кая получалось, все спорилось. Даже слово «вечность», и то он сложил без труда – на латыни. Ведь «откуда мне знать, на каком языке читают бессмертные девы?»

Ледяных осколков было немерено, и по задумке Мораны ни один не должен был подойти, но Кай, закончив работу, только улыбнулся и перебросил снежную труху из ладони в ладонь: «Я служу подмастерьем – то там, то здесь – и, бывало, помогал отбирать кусочки цветного стекла для дворцовой мозаики».